Русский бунт. Интервенция - Алексей Викторович Вязовский

Город молчал в преддверии своей гибели, лишь огрызались орудия из закрытых казематов. Не звенели даже колокола соборов — по общепринятому закону галантного века во время осад звонницы должны хранить тишину. Все помнили о судьбе торнского монастыря, на который Карл XII наложил огромную контрибуцию за то, что монахи осмелились звонить в колокола во время осады.

Я все ждал и ждал, когда же прозвучит шамад — особый сигнал на барабане или трубе, которым осажденный гарнизон сообщает о своей капитуляции помимо белого флага. Тщетно. Пруссаки решили стоять до конца, несмотря на длившуюся третий день бомбардировку.

Она началась с общего молебна во всех лагерях — в тот самый день, когда Суворов посчитал, что все подготовительные мероприятия закончены. Войска прошли тренировки на удалении от крепости, «арапчата» отрыли в сторону равелинов зигзагообразные апроши для скрытого подхода штурмующих колонн — настоящий подвиг, ибо ночная работа была бессмысленной с точки зрения безопасности, солнце, как сговорившись с неприятелем, упорно не желало гаснуть, и со стен по копателям били изо всех стволов. Пионеры справились — даже с устройством брешь-батарей в тридцати саженях от куртин. Увы, только при пальбе практически в упор современные орудия могли серьезно повредить каменные бастионы. Их мы выдвинули только сегодня утром, в другие дни пуляли издали, как Бог на душу положит.

Никитину удалось подтащить к Кенигсбергу из петербургского и дерптского парков серьезную осадную артиллерию: девяти- и пятипудовые мортиры, 24-х и 18-фунтовые пушки, единороги двухкартаульные и картаульные, с их монструозными бомбами весом в два и один пуд (3). Тонны чугуна обрушились на город. Применили и ракеты — без особого толка. Разброс был слишком велик, из всех достижений — подожженные торговые корабли, набившиеся в речном порту. Лишь два золотых выстрела смели орудийную обслугу с нескольких банкетов и, что особо удачно, с капониров Фридрихсбурга.

Противник ответил нам уничтожением нескольких батарей, подрывом парочки пороховых погребов и гибелью отдельных расчетов. Артиллерийскую дуэль мы с блеском выиграли, что неудивительно — крепостная артиллерия составлялась, как правило, из устаревших орудий.

Сложнее всего оказалось разрушить стену над Верхним озером. Его воды не позволяли подвести орудия близко. Отличились чикины казаки и моряки Грейга. Спустили на воду большие деревянные платформы, опытным путем нащупав мертвую зону, недосягаемую для крепостной артиллерии. На эти платформы вкатили тяжеленные корабельные 30-фунтовые пушки, и как давай гвоздить! Куртина над водой продержалась недолго, а береговой бастион, в задачу которого входил контроль над озером, был расстрелян с помощью карронад, снятых, как и тридцатифунтовки, с «Софии-Магдалины». Как последние вытаскивали с гандека линкора и дотащали до Обертайха, то тайна, известная только шведским морякам!

Орудийную стрельбу задробили по всему осадному обводу. Канонада стихла. К крепости отправился парламентер с посланием, предлагавшим почетную капитуляцию. Фон Врангель его не пустил и письма Суворова не принял, хотя там было написано: «Немедленная сдача — жизнь, честь и свобода, в случае отказа — смерть».

— Даруй Бог военное счастье пустить над воинством русским! — перекрестился Александр Васильевич.

Он был на удивление набожен, все время бомбардировки строго постился и пил только чай. Как в нем соединялись воедино профессия военного и христианская вера, я до конца не понимал. И сейчас не спрашивал — в момент, когда он отправит на смерть тысячи людей, когда городу грозят уличные бои, гибель женщин, стариков и детей, суточное разграбление — куда ж без этой печальной традиции? — и унижение побежденных. Хотя чему я удивляюсь? На войне без бога нельзя, в окопах атеистов нет.

— Командуйте, генерал! Пора! — мягко промолвил я, заметив приближающийся нос «Густава III» — тяжелый линейный корабль, влекомый баркасами и сложной системой канатов, приближался по реке к своему противнику, форту Фридрихсберг.

Чертов Грейг! Он не послушал меня, отказался от навесной стрельбы и повлек линейный корабль, с убранными парусами, лишенный рей и части такелажа, как можно ближе к форту. Пруссаки открыли яростный огонь. Носовая фигура разлетелась на куски, часть бушприта срезало, по палубе запрыгали ядра. Нет ничего страшнее для боевого корабля, чем продольный обстрел. «Густав», весь в разлетающейся щепе, начал разворачиваться бортом. Верхняя открытая палуба была защищена рядами плотно скатанных морских коек. Эта легкая защита дала небольшую передышку, к пушкам с опердека бросились укрывавшиеся от обстрела расчеты. Распахнулись орудийные порты, застучали барабаны. Громыхнуло. Корабль окутался белым дымом, а форт — красно-розовым облаком из взметнувшейся кирпичной крошки. Дистанция, конечно, не пистолетного выстрела, но где-то рядом.

Почему упрямец-адмирал отказался от моей идеи? Нет! Не отказался. Вслед за «Густавом III» в реку вошел фрегат. Он развернулся за линкором, задрал вверх правый борт и открыл навесную стрельбу прямо сквозь мачты и рангоут флагмана. Безумно опасное решение, чреватое потерями от дружественного огня, но оно увеличило мощь залпа кораблей, введенных в бой. Грейг в очередной раз доказал, что не боится ни бога, ни черта.

Пока я отвлекался на эволюции моряков, начался штурм. Суворов отдал приказ, и колонны начали выдвижение. В моем неучастии не было ничего удивительного. Сам настоял, чтобы моя роль как командира была сведена к нулю. Считал себя не в праве ни лишать славы Александра Васильевича, ни подрывать единоначалие. Единственное, что приказал, так это то, чтобы он лично не полез в гущу боя.

Возможно, я излишне перестраховался. Роль Суворова как руководителя штурма очень быстро упала до приема докладов, а не прямого командования. Слишком большое расстояние разделяло атакующие отряды. Не знаю, как генерал-поручик, а я очень быстро утратил какое-либо представление о происходящем, и оставалось только надеяться, что Ожешко, Никитин и Зарубин не потеряли нити управления приступом. От них приходили сообщения, отрывочные, противоречивые. Пробита брешь, атакуем на шлюпках, ворота не взять, бой идет на втором равелине, контратака — нас сбросили со стен…

Кто, где? Быть может, Суворов понимал лучше меня, мог составить себе более цельную картину. Передо мной же мелькали картинки боя, разрозненные фрагменты усилий и воли тысяч солдат, рвавшихся на стены с моим именем на устах.

Вот катят на колесиках высокую лестницу… Вот из апрошей выбегают охотники-муромцы, вызвавшиеся быть в первых рядах. А за ними следуют колонны погуще — ружья за спиной, в руках фашины, доски, лестницы, топоры… Вот от огня с брешь-батареи рушится куртина между третьим и четвертым равелинами, а она сама гибнет под вражеским обстрелом. Тяжелые пушки успели лишить обороняющихся возможности контратаковать по боевому ходу в сторону реки… Вот в разрывах густого дыма видны светло-зеленые фигурки, сцепившиеся с синими