Барометр падает - Василий Павлович Щепетнёв

Возвращаемся затемно, сидим по номерам. Кто-то смотрит телевизор, кто-то читает газеты, наши, советские. И немножко немецкие. А я на гитаре совершенствуюсь, играя песню военного корреспондента и песню фронтового шофера на американский лад, а ля блюграс. Бодрые песни, энергичные песни. С намёком. «Есть у нас ещё дома дела» — это ведь по-всякому толковать можно.

Вчера был день отдыха, а в воскресенье — доигрывание двадцать второй партии, где я в казалось бы ничейном ладейнике перекатал соперника. Я устал, как Павка Корчагин на субботнике, но оно того стоило: впервые за весь матч удалось сравнять счёт. Теперь на табло одиннадцать — одиннадцать. Пять выиграл, пять проиграл, двенадцать закончились вничью.

Для сохранения звания в двух оставшихся партиях мне достаточно один раз победить. Или сделать две ничьи. Но я, понятно, не прочь и большего. К примеру, один раз выиграть, а второй раз… Второй раз тоже выиграть.

Вчера я спал до полудня. Вымотался, да и что было делать, гулять? Где силы взять? Думаю, что и Анатолий Евгеньевич не в лучших кондициях. Да что думаю — знаю. Мы же за доской провели двадцать две партии, из них двадцать — с доигрыванием. Нет, воля ваша, а это не дело. Играть нужно а) без откладывания партий и б) матч должен длиться максимум шестнадцать раундов. А лучше двенадцать. Чтобы не превращать праздник мысли в состязание на выносливость. Шестнадцать партий по четыре игры в неделю — аккурат в месяц уложиться можно. Всем хорошо: игроки сохранят если не бодрость, то её подобие. Организаторы понесут меньшие расходы. Главное, зрители не соскучатся. Чем короче матч, тем выше цена партии, и делать коротенькие ничьи станет рискованно: быть может, этой партии, но результативной, и не хватит для победы в матче.

Хотя есть и другие мнения. А решает кто? Решает тот, кто оплачивает всю эту музыку.

Я готовился к партии. Основательно. Съел баночку осетровой икры, спасибо маме Жени Конопатьева. Очень для шахматистов, да и вообще для людей мысли, подходящий продукт — осетровая икра. Максимальная польза при минимальном объеме. И ещё чай. Наш, «Советский», хотя годится любой хороший.

В дверь постучали. Неделикатно. Женя Иванов, конечно. Два Евгения, а какие разные люди! Наш, бурденковский Женя сейчас в Ливии. Сражается с болезнями, спасает больных. Недавно звонил, подбадривал меня. А я его. Держись, говорю, уже скоро.

— Пора, Михаил Владленович, — а сам зыркает на столик. Икры поганцу хочется. Хочется, так купи! Ты ж теперь целый майор, товарищ! На каждый день, конечно, накладно даже майору, а побаловать себя время от времени — легко.

Но нет. Хочется задаром. На халяву. Алчный он, Женя Иванов. Дай волю, всё под себя подгребёт. Включая Байкало-Амурскую магистраль. И он уверен, что волю ему дадут. Непременно дадут. А нет — так он сам её возьмёт.

— Пора?

— Машины ждут.

Я посмотрел на часы. Что ж, время. Посмотрел в окно. Движение слабое, до умеренного. Служебные автомобили на улицах, у них выбора нет, у служебных, а вот частные всё больше по домам сидят. Берегут немцы свои личные автомобили, в плохую погоду не ездят. Да и куда ездить в будний день и в рабочее время на личном автомобиле?

— Значит, так, товарищ майор, — Жене нравилось раз за разом слышать, как произносят его новое звание, и я его баловал. — Я покину номер ровно через двенадцать минут. К этому времени все должны быть на месте, ждать не будем никого. Кто не спрятался, я не виноват.

— Это в каком смысле? — настороженно, и даже как-то испуганно спросил Женя.

— В переносном. Ты в прятки в детстве играл?

— Я в детстве в преферанс играл, — с достоинством ответил Женя. И ушёл.

Что это я к нему прицепился? Человек как человек. Бывают и хуже.

Просто обидно за нашего брата-шахматиста. Да взять хотя бы молодые дарования, Доломатского и Макаревичева. Когда я припёр Адольфа Андреевича, почему-де они так не разу и не посетили матч, он признался: у них нет виз в Западный Берлин. У Доломатского и Макаревичева. В Западный Берлин визы выдаются неохотно, политика-с, неохотно и ограничено. И вот на них виз и не хватило. Да и зачем им там быть? В официальную делегацию они не входят, им даже входные билеты пришлось бы покупать за свои, за немецкие, то бишь западногерманские марки. А они дорогие, билеты! Да плюс доигрывание! И языка-то немецкого они не знают. Они никакого иностранного не знают, откуда? Это вы у нас, Михаил Владленович, полиглот, спецшколу закончили, а они ребята простые, май нейм из Петья, это называется «английский со словарём». И потом, потребовался бы ещё один автомобиль, а где его взять? Ничего, им и этого довольно. Соцстрана, и всё такое. А в капстрану поедут, когда придет время.

Ну, мне лично — всё равно. Просто если хотели приучить молодежь к большим шахматам, отель в Восточном Берлине — не самое лучшее для этого место. Не получают они того, что дает матч вживую — неформальное общение, обмен идеями, просто посмотреть, как анализируют партии гиганты шахматной мысли, Найдорф, или вот подъехавшие к финишу Спасский и Корчной…

Получается, для переводчиков и для врача нашлись и визы, и место в автомобиле — при том, что переводчики мне не нужны абсолютно. А для шахматистов «мне сейчас коза сказала, что в квартире места мало».

А причем здесь я? Мои нужды? На матче решаются и другие задачи. Совсем другие.

Я осмотрелся в зеркале, это уже примета у меня выработалась. Хорош? Хорош! Улыбнулся себе, ещё и ножкой притопнул, ай, молодец, чуток, собран, напряжен! Накинул плащ — и отправился на битву.

Дорогу я выучил наизусть давным-давно. Не только глазами — всем телом. Могу с закрытыми глазами определить, где мы едем. Здесь притормозили у светофора, здесь повернули, здесь перестроились…

Ага, подъехали к пропускному пункту.

Я открыл глаза.

Нас обыкновенно загоняют в левый рукав. Он вроде зеленого коридора, с минимумом формальностей: и досматривают на так тщательно, и в вещах не копаются почти. Нас знают, нам даже стали улыбаться обычно неулыбчивые стражи границы. Вот и сейчас — откозыряли, улыбнулись, и попросили водителя открыть багажник. Фройндшафт фройндшафтом, а служба службой.

Водитель открыл. Мы люди честные, социалистические, нам от власти скрывать нечего, и багажник откроем, и душу.

Но что-то пошло не так. Моментально исчезли улыбки, моментально посуровели голоса. Мало того — наставили на нас автоматы, родные