Переезд - Тим Волков

утра и после прочтения ее истории, корешок привлек его внимание сильнее. Это был не сборник стихов, как он предположил вчера из-за ее восторженности. Политическая брошюра, изданная на тонкой, серой бумаге. Название он разглядеть не успел, но общий характер издания был ясен.

— Вы интересуетесь политикой, Фанни Ефимовна? — осторожно спросил он, стараясь, чтобы голос звучал нейтрально.

Она на мгновение смутилась, пальцы ее сжали корешок.

— Это… необходимость, доктор. Чтобы понимать, что происходит в стране. После стольких лет в неволе… хочется осмыслить.

— И какие же выводы? — он продолжал мягко допрашивать, сам не зная, зачем рискует. Но ему отчаянно хотелось понять ход ее мыслей.

Сначала она говорила сдержанно, но постепенно, словно прорвало плотину. Голос ее, тихий и кроткий, зазвучал жестко, в нем появились стальные, режущие нотки.

— Выводы? Выводы просты, доктор. Они обманули революцию. — Она говорила о большевиках. — Они обещали землю — развязали продразверстку, обещали мир — втянули страну в новую бойню с собственным народом, обещали фабрики рабочим — ввели на заводах казарменный порядок. Это не диктатура пролетариата, это диктатура партийной бюрократии! Они заливают страну кровью. И этот позорный Брестский мир, который распинает Россию ради утопии мировой революции!

Она говорила страстно, почти не сбиваясь. Надо же, такая хрупкая, нежная, а говорит — что валуны переворачивает!

Иван Павлович слушал, и ему становилось холодно. Это была не растерянная пациентка, а идейный боец, фанатик, чья ненависть была лишь прикрыта слабостью зрения.

— Фанни Ефимовна, — начал он, выбирая слова с величайшей осторожностью, будто ступая по тонкому льду. — Я не политик, я врач. И хотел бы вам немного возразить. Я вижу другую сторону. Я вижу, как впервые у нас появляется шанс победить эпидемии. Создается реальная, а не декларативная система здравоохранения. В наркомздраве работают энтузиасты, которые сутками не спят, чтобы наладить производство лекарств. Вот, к примеру, пенициллин…

— Лекарства! — она с силой хлопнула ладонью по одеялу, и он вздрогнул. — Чтобы лечить раны, нанесенные этой же властью? Это лицемерие! Можно ли строить больницы на костях? Можно ли говорить о светлом будущем, попирая все человеческое в настоящем? Нет, доктор! Пока они у власти, не будет ни мира, ни свободы, ни справедливости. Их путь — тупик, залитый кровью.

— Но разве террор — выход? — не удержался он, и тут же понял, что перешел грань.

Она замерла. Ее лицо, обращенное к нему, исказилось. Кротость исчезла без следа, ее сменила холодная, слепая ярость.

— Выход? Выход в том, чтобы очистить страну от узурпаторов! Любыми средствами! — ее голос сорвался на крик. — Я думала, вы врач… что вы понимаете боль и страдание. А вы… вы один из них! Или их прислужник, оправдывающий палачей! Пожалуйста, оставьте меня. Уйдите.

Она отвернулась к стене, ее плечи напряглись и начали слегка вздрагивать. Разговор был окончен. Мост, который он пытался осторожно навести, был сожжен с ее стороны дотла.

Иван Павлович медленно поднялся.

— Хорошо, — тихо сказал он. — Я ухожу. Желаю вам… здоровья.

Он вышел из палаты, и дверь закрылась за ним с тихим щелчком, который прозвучал в тишине коридора как приговор.

* * *

Осмотр троих прооперированных бойцов вселил в Ивана Павловича и профессора Воронцова осторожный оптимизм. Температура у всех троих пошла на спад, отеки уменьшались, а главное — не было и намека на воспаление вокруг ран. Красноармеец Степанов, вчера бывший на грани, сегодня смог проглотить несколько ложек бульона.

— Коллега, вы просто волшебник! — не удержался Воронцов, сияя. — Ваш пенициллин творит чудеса! Смотрите — ни эритемы, ни нагноения! Мы стоим на пороге новой эры в хирургии! Остеосинтез станет рутинной операцией!

— Рано радоваться, Александр Петрович, — Иван Павлович, стараясь заглушить в себе тревогу, касавшуюся совсем другого пациента, покачал головой. — Нужно наблюдать как минимум неделю. Главное — избежать отторжения импланта и поздних инфекционных осложнений.

— А я все оптимистично на это смотрю! — улыбнулся Воронцов. — И с энтузиазмом!

— Все же я не был бы так…

— Иван Павлович! Ну не скромничайте! Вы подумайте сами. До вчерашнего дня сложный оскольчатый перелом был приговором. Ампутация, инвалидность, зачастую — смерть от сепсиса. А сегодня? Сегодня трое бойцов, которых мы с вами подняли со того света, лежат в палате, и у них не только целы конечности, но и есть все шансы на полное восстановление! Без вашего пенициллина это было бы немыслимо! Мы доказали, что остеосинтез — не рискованная авантюра, а рабочая методика!

— Мы доказали, что она может сработать в трех случаях, при тщательном контроле и с мощнейшим антибиотиком, которого нет больше ни у кого, — осторожно поправил его Иван Павлович. — Это пока лишь единичные удачи, Александр Петрович. До «новой эпохи» еще далеко.

— Э, полноте! — отмахнулся Воронцов. — С чего-то же надо начинать! Вы представьте: специальные стальные сплавы, которые не отравляют ткани! Инструменты, созданные именно для этой работы! Целая отрасль! Мы сможем не просто спасать от ампутации, мы сможем восстанавливать функцию почти полностью! Возвращать людей к нормальной жизни! Это же… это переворот в военно-полевой хирургии! Да и в гражданской тоже!

Иван Павлович улыбнулся. А Воронцов прав. Далеко глядит и кажется с ним получится эту отрасль поднять на новый уровень.

— Я вас понимаю, Александр Петрович. И я верю в этот путь. Но надо…

В этот момент в палату, слегка запыхавшись, вошла дежурная медсестра.

— Иван Павлович, вас срочно просят.

— Кто? — обернулся доктор.

— Пациентка из глазного отделения. Каплан. Она… она умоляла найти вас. Говорит, что случилось что-то ужасное с глазами. Плачет, почти в истерике.

Ледяная волна прокатилась по спине Ивана Павловича. Он коротко кивнул Воронцову.

— Извините, Александр Петрович, надо идти.

— Конечно, конечно, не смею задерживать!

Иван Павлович почти бегом преодолел расстояние до глазного отделения. В палате Фанни Каплан он застал душераздирающую картину. Она сидела на кровати, закрыв лицо руками, и ее плечи судорожно вздрагивали. На тумбочке лежали снятые бинты.

— Фанни Ефимовна? Что случилось?

Услышав его голос, она резко подняла голову. Ее глаза были красными, заплаканными, а зрачки неестественно широкими, почти не реагирующими на свет.

— Доктор! — ее голос сорвался на отчаянный шепот. — Я… я не вижу! Совсем! С утра все было как обычно, расплывчато, но я видела свет, очертания… А сейчас… темнота! Такая же, как до операции! Я ослепла снова! Помогите мне, умоляю вас!

Сердце Ивана Павловича сжалось. Он подошел, взял офтальмоскоп.

— Успокойтесь, сейчас посмотрим. Расскажите, что произошло?

— Ничего! Я просто читала… потом глаза стали болеть сильнее, чем обычно, я легла отдохнуть… а когда проснулась — ничего не вижу!

Он аккуратно раздвинул веки. Картина, которую он увидел,