Инженер Петра Великого 10 - Виктор Гросов

не принесла облегчения, скорее наоборот. Она оставила после себя тишину, в которой каждый шорох казался началом новой атаки. Мы отбились, однако враг никуда не делся.

Все началось с Лейбница, который ввалился в мой фургон без стука — взбудораженный, с горящими глазами, в которых плескался мальчишеский азарт. От его обычной академической отстраненности не осталось и следа.

— Генерал! Вы должны это видеть! — выпалил он. — Это… это гениально! И трагично одновременно!

С ним был человек. Пожилой, в потертом, но чистом камзоле, с лицом, на котором разочарование прорезало глубокие борозды. Однако в его глазах, под нависшими бровями, еще тлел уголек — упрямый, неугасимый огонек идеи.

— Позвольте представить, — Лейбниц говорил с придыханием, — месье Дени Папен. Величайший механик нашего времени, непризнанный гений!

Молча я протянул Папену руку. Его ладонь была сухой и горячей, пожатие — нервным, порывистым. Имя мне было знакомо. Паровой котел, первые опыты с двигателем. Один из отцов-основателей. И, судя по всему, новая пешка в игре Харли.

— Месье Папен прибыл в Гаагу в поисках покровителя, — продолжал Лейбниц. — Его идеи слишком смелы для косных умов европейских монархов.

Услышав это, Папен горько усмехнулся.

— Мои работы… они никому не нужны, — произнес он с хорошо поставленной хрипотцой. — Я пытался доказать, что сила пара может двигать корабли… Но они видят в этом лишь забавную игрушку.

На моем столе развернулся свиток чертежей. Изящные линии, продуманная до мелочей конструкция — дьявольски красивая работа. Паровой котел, который обещал быть вдвое мощнее и легче всего, что мы создавали до сих пор. Но, глядя на это кружево из меди и стали, я нутром чуял подвох. Я ощущал в этой схеме невидимую трещину: маленькую, почти незаметную ошибку в логике, которая в нужный момент превратит шедевр в осколочную гранату. Где-то здесь, в этом изяществе, была запрятана смерть.

— Поразительно, — выдохнул я, и в голосе прозвучало неподдельное восхищение красотой замысла Харли.

Шум привлек в фургон Нартова и Дюпре. Увидев чертежи, они остановились. В глазах Нартова вспыхнул огонь узнавания — он увидел родственную душу, гения, говорящего на одном с ним языке. Дюпре же, напротив, чуть сощурился, его циничный взгляд тут же начал искать подвох.

— Месье, — Нартов подошел ближе, его пальцы почти благоговейно коснулись бумаги. — Это… это же революция! Ваша идея… она позволит увеличить мощность вдвое!

Папен скромно потупил взор.

— Увы, это лишь теория. У меня нет ни средств, ни мастерской, чтобы воплотить это в металле.

Он смотрел на Нартова, но вопрос был адресован мне. Наживка брошена. Теперь он ждал, что мы, ослепленные гениальностью идеи, вцепимся в нее, не заметив мины замедленного действия.

Выдержав паузу, пока в наступившей тишине было слышно лишь возбужденное дыхание Нартова, я повернулся к нему.

— Андрей Константинович, что скажешь? Есть слабые места?

Нартов на мгновение задумался, вглядываясь в чертеж.

— Ну… — протянул он, — вот здесь, у фланца, я бы добавил ребра жесткости. И крепление к станине кажется слишком жестким, не дает металлу «дышать» при нагреве. Но это мелочи, доработки… Сама идея безупречна!

— Хорошо, — кивнул я и повернулся к Папену. На его лице мелькнуло торжество.

— Месье Папен, — сказал я с самой радушной улыбкой. — Ваша гениальность не должна пропасть втуне. Мы не можем позволить, чтобы величайшее изобретение нашего века осталось на бумаге.

Я положил руку ему на плечо.

— Мы не будем воровать вашу идею. Это было бы бесчестно. Вместо этого… мы поможем вам построить вашу машину. Здесь. В нашей походной мастерской. Под вашим личным руководством.

Улыбка на лице Папена застыла и медленно сползла.

— Но… я… у меня нет… — залепетал он, отступая на шаг.

— У вас есть мы, — перебил я его. — У вас есть лучшие в мире механики, — кивок в сторону Нартова, — лучшая в мире сталь. Считайте это не заказом, месье. Считайте это инвестицией в будущее. Мы хотим, чтобы вы работали с нами.

— Я… я почту за честь, — выдавил он наконец, и капелька пота медленно поползла по его виску.

— Превосходно! — я хлопнул в ладоши. — Нартов, Дюпре! Вы поступаете в полное распоряжение месье Папена. Выполнять все его указания. Но, — я поднял палец, — с одним условием. Вся работа протоколируется. Каждый шаг и чертеж, каждый спор. создаем историю.

Папен получил доступ к нашей мастерской и нашим людям, но и мы получили тотальный доступ к его методам и образу мыслей.

Работа закипела в тот же день. Наша передвижная мастерская превратилась в театр одного актера. Папен, осознав, что пути назад нет, с отчаянием обреченного бросился в работу. Он был гением, и его гений, лишенный необходимости притворяться, расцвел. Спорил с Нартовым до хрипоты из-за толщины заклепок, чертил, считал, снова чертил. Нартов, по моему указанию, не оспаривал его основную, порочную концепцию. Напротив, с энтузиазмом ее «улучшал», предлагая новые, еще более изящные и еще более опасные решения, усугублявшие скрытый дефект.

Дюпре, в свою очередь, взял на себя роль адвоката дьявола, с самой невинной улыбкой сея сомнения.

— Месье, — говорил он Папену, — а не боитесь ли вы, что при таком давлении вот этот медный патрубок просто вырвет? Может, стоит укрепить?

— Ерунда! — отмахивался Папен, увлеченный своей идеей. — Мои расчеты верны!

Они подталкивали его к краю пропасти, а он, ослепленный тщеславием и возможностью наконец-то доказать свою правоту, этого не замечал. Уверенный, что водит нас за нос, он не понимал, что сам стал марионеткой в более сложной игре.

Харли ждал взрыва в нашем лагере. Что ж, он его получит. Только не тот, на который рассчитывал. Он думал, что мы украдем чертежи и построим бомбу для себя. А мы строили ее для него. Под присмотром его же собственного агента. И когда она взорвется, грохот будет слышен по всей Европе.

Пока в механическом цехе разыгрывался спектакль с Папеном, а финансовый мир Европы приходил в себя после турецкого демарша, меня не отпускало ощущение незавершенности. Мы отбивали атаки, отвечали ударом на удар, однако все это было лишь реакцией. Я плясал под дудку, которую, пусть и фальшиво, пытался настроить Харли. Но в этом оркестре был еще один, самый тихий и самый опасный дирижер. Людовик XIV. Старый версальский лис.

Его посол, маркиз де Торси, рассыпался в любезностях, однако держался в стороне