Песнь Итаки - Клэр Норт

насчет моего отца? Моего сына? Разве священные заветы Олимпа не обяжут их отомстить за мою смерть? Значит, и им придется умереть.

Его рассуждения, увы, безукоризненны. И мятежникам это известно. Тот, что держит Пенелопу, усиливает хватку. Тот, что держит Автоною, похоже, едва замечает ее, настолько он заворожен итакийским царем – а точнее, образом царя, ведь реальность вряд ли имеет отношение к его чувствам.

– Одиссей, герой Трои, – шепчу я ему на ухо. – Бойся его, бойся – о, трепещи перед ним…

– Твоя жена, – сбивчиво продолжает главарь. – Твоя жена. Она может… Всем известно, что ты любишь свою жену.

Одиссей встречает взгляд Пенелопы. В нем нет улыбки.

Ни нахмуренных бровей.

Ни жалобных криков, ни дрожащих губ, ни вздохов отчаяния.

Вместо этого, встретившись взглядами, они словно ведут безмолвный разговор. Словно он слышит незаданный вопрос: «Неужели это так?»

И тут Пенелопа тихонько выдыхает.

Прикрывает глаза.

Делает короткий вдох, на мгновение задерживает дыхание и:

– О муж мой, мой возлюбленный, мой дражайший, не думай обо мне, не рискуй жизнью из-за меня, о мой Одиссей!

Она выпаливает все это на одном дыхании, надеясь, что скорость речи хоть отчасти компенсирует нехватку чувства в ее словах. Когда воздух заканчивается, она делает новый вздох, морщит лоб и зажмуривает глаза, чтобы выжать хоть одну слезинку, и, возвысив голос почти до визга, кричит:

– Беги, любимый! Спасай себя! Спасай нашего сына!

А затем, заставив нервничать держащего ее мужчину и прекрасно помня о клинке у собственного горла, она оседает в обмороке.

Это очень осторожный обморок.

Одной рукой она вцепилась в чужую ладонь, держащую меч у ее горла, на случай если все немного выйдет из-под контроля, а вторая безвольно падает за спину, скрываясь в складках измятого платья. Ее глаза закрыты – но не слишком плотно, – и, когда она падает, голова запрокидывается вверх, словно волосы тянут ее, заставляя шею изогнуться.

Меч, прижатый к ее шее, скользит по ней, царапая кожу. Он задевает ее подбородок, и вниз течет тонкая струйка крови – но мужчина, который держит ее, не спешит полоснуть ее по горлу. Напротив, он убирает меч, не понимая, что следует делать, когда царица Итаки лишается чувств в твоих руках. Он отпускает ее волосы, чтобы перехватить оседающее тело под мышками, и встряхивает его, пытаясь придать вертикальное положение. От этих действий ее ставшие ватными ноги скрещиваются, и кажется, что она крутится на месте, поворачиваясь к нему в полубессознательном от отчаяния состоянии.

Когда она открывает глаза и смотрит на него, взгляд ее совершенно трезв и ясен.

Он уже опустил свой меч, и тот больше не угрожает ее шее.

А вот ее кинжал, прятавшийся в складках платья, остер и тонок. Воин не сразу замечает, что кинжал проткнул его плоть, но, когда его вытаскивают, ощущает нечто странное. Словно внезапно ослабевает напряжение в груди. Затем легкость. Затем ее сменяет тяжесть. Затем ему кажется, будто он где-то далеко и одновременно в своем теле. И лишь тогда он опускает взгляд и видит алое пятно, расползающееся по ее платью там, где их тела прижаты друг к другу, и чувствует, как кровь ручьем течет вниз по ноге.

И лишь тогда он ощущает боль и понимает, что вот-вот умрет.

Автоноя тоже припрятала свой кинжал до того, как появились захватчики; теперь она всаживает его в шею мужчине, который держит ее, не давая тому и шанса понять, что происходит. Она визжит и вопит, упирается в него коленями, когда он падает, и наносит удар за ударом, снова, снова и снова, рыча и воя; бьет, пока Лаэрт с трудом не оттаскивает ее, пинающуюся и завывающую, как раненая волчица.

Последний из захватчиков отворачивается от Одиссея и видит, как умирает его товарищ, а повернувшись назад, успевает разглядеть лишь меч царя Итаки, нашедший свою цель.

Глава 35

С утра подсчитывают погибших.

Тела двадцати трех мятежников скинуты со стен фермы Лаэрта в ров. Забивать собственный ров телами погибших – не лучшая тактика, но Одиссей надеется, что приличия возьмут верх и сторона противника запросит перемирие, чтобы совершить похоронные обряды, на которые у него нет ни сил, ни времени.

Эвпейт заявляет:

– Пусть их склюют вороны! Пусть они протухнут и своей вонью отравят ферму Лаэрта!

Полибий говорит:

– Некоторые из них были знакомы с моим сыном.

Гайос рявкает:

– Мы их похороним!

И на этом, что примечательно, обсуждение окончено.

Посылают гонца с просьбой забрать тела.

Одиссей изображает глубочайшие раздумья, прежде чем дать согласие, – конечно, потому, что он благородный человек. Смрад разлагающейся плоти уже густеет под лучами поднимающегося солнца, а еще он надеется вздремнуть, пока мертвых уносят.

На осажденной ферме погибших восемь и еще трое раненых. Мертвых хоронят. Раненых уводят в дом, чтобы стонали и метались подальше от глаз живых. Лаэрт морщит нос, глядя, как роют могилы. Он не особо религиозен и не верит в святость и скверну. И все же собственная ферма кажется ему местом, подходящим для выращивания свиней, для добрых попоек, для аппетитных запахов с кухни по вечерам и для ласковых лучей весеннего солнца. А не для похорон неотпетых покойников.

Теперь в распоряжении Одиссея двенадцать человек с ранениями разной степени тяжести.

Скользнув пальцами по оперению стрел с железными наконечниками, он обнаруживает, что их осталось одиннадцать.

Телемах с мальчишками, оставшимися от его отряда, отправляется собирать брошенные осадные лестницы, чтобы разломать их и пустить на растопку.

Одиссей стоит на стене над воротами и смотрит на лагерь Эвпейта и Полибия. На его взгляд, сейчас там около шестидесяти человек. Он гадает, сколько времени им понадобится, чтобы получить подкрепление.

Вряд ли много.

Лаэрт заявляет:

– Так, это вино последнее.

Эвмей бубнит:

– Я уверен, что мы найдем еще верных людей, если сможем добраться до гавани…

Телемах не говорит ничего.

Во дворе Автоноя достает воду из колодца. Она стерла кровь с лица и немного отмыла руки. Но под ногтями у нее алые полоски, ее платье в кровавых пятнах. Она не собирается переодеваться и, похоже, едва замечает эти следы, хоть некоторые из них начинают чудовищно зудеть.

Одиссей ищет Пенелопу и замечает, что она стоит у двери дома, скрестив на груди руки и засунув кинжал, который прежде прятала, за веревку, опоясывающую талию. Она наблюдает за работами во дворе, за похоронами мертвых, за тем, как роятся мухи. Порез на ее подбородке затянуло корочкой. Похоже, и у нее нет намерения смывать кровь с платья, и никто не собирается напоминать ей об этом.

Одиссей смотрит на свою жену.

Она смотрит на него.

Он откладывает в сторону свой лук.

Колчан со стрелами.

Меч.

Спускается со стены, подходит и встает перед ней.

Оглядывает ее с ног до головы, видит кровь, лед, замораживающий холод в ее глазах.

Пытается подобрать слова.

Нужные слова.

Слова, которые и не думал когда-нибудь произнести.

Смотрит на отца, но не находит в том ни капли вдохновения.

К сыну даже не поворачивается, изначально уверенный, что пользы не будет.

Оглядывает двор – повсюду грязь, кровь и смерть – и замечает Автоною. Она оттаскивает останки к свежевырытой яме, выкидывает и возвращается к своим делам. Не смотрит ни на кого и ни на что вокруг, словно этот мир ей ничуть не интересен.

Он поворачивается к жене.

Произносит:

– Я…

Слова, которые должны последовать, застревают у него в горле.

Я кладу руку ему на плечо.

– Вот оно, – шепчу я. – Вот оно.

Он делает еще одну попытку.

– Ты ранена.

– Что?

– Твой… – Он указывает на свой подбородок. Почему-то кажется навязчивостью указать на ее.

– О. Все в порядке.

– Твоей помощнице следует позаботиться о тебе.

– И какая от этого польза?

Никакой, должен признать он. Совершенно никакой.

Некоторое время он стоит рядом с ней, глядя в ту же пустоту, куда смотрит и она. Когда он наконец начинает говорить, его слова едва