HOMO FABER - Михаил Владимирович Баковец

сейчас раздирали живой на части голодные люди, за чьими телами её не стало видно.

От этого крика у меня волосы встали дыбом и по телу табуном забегали ледяные мурашки.

Через несколько минут из толпы, окружившей место живодёрства стали выбираться одиночки, которые прижимали к груди куски ярко-красного мяса. Их руки и лица были алыми и дымились от свежей горячей крови. Сразу же возникло несколько стычек тех, кому не повезло оказаться рядом с лошадью с обладателями конины. Люди дрались за сырое мясо не на жизнь, а на смерть.

«Развлечение», которое себе устроили немцы, продолжалось больше часа. За это время от лошади не осталось ничего. Даже череп, очищенный почти добела от шкуры и мяса, утащили в одну из землянок.

Я отвёл взгляд от лагеря и несколько раз пощёлкал тангентой, отдавая приказ Седову на снятие с наблюдательного поста и возвращения на оговоренное место встречи.

Когда я его увидел, то у него на лице заметил светлые полоски, словно, от слёз.

— Спокойно, они ещё за всё ответят. Все фашисты до одного. А эти получат своё уже на днях, — сказал я парню, понимая и разделяя его чувства.

— Знаю, но… но тяжело… Здесь тяжело! — он с силой ударил себя в грудь. — Зачем они это делают?

— Я уже говорил — для немцев мы никто, варвары и звери, занимающие землю, которую они хотят забрать себе. Отдыхай сейчас, ночью у нас будет первая акция.

Погода вышла как по заказу: низкие облака, дождь со снегом и ветер, заглушающий любой шум. Прожекторы едва справлялись с темнотой, даже не везде освещая колючую проволоку. Часовые на вышках и в караулках ежились, поворачиваясь спиной к ветру и практически не смотрели на охраняемых. Наверное, не верили, что те смогут найти в себе силы для побега.

Под полем невидимости я добрался до неосвещаемого участка колючей проволоки, и залёг в ожидании, когда восстановится энергия в костюме. После этого врубил усиление и одним движением, воспользовавшись столбом ограждения в качестве опоры, перебрался на ту сторону. И тут же вновь растянулся в грязи, так как показалось, что при приземлении я издал очень громкий звук.

К счастью, всё обошлось. Ни немцы не повернули ближайший прожектор сюда, ни лежащие в десяти метрах тесной группой пленные не обратили внимания.

Вновь переключившись на маскировку, я направился в центр лагеря, стараясь двигаться очень аккуратно, не хлюпать и не задевать попадающихся на пути пленных, которые спали, тесно прижавшись друг к другу, чтобы не замёрзнуть.

Дважды пришлось останавливаться и ложиться на землю, когда энергия подходила к концу, и был риск, что меня увидят. Потом потратил двадцать минут на то, чтобы найти нужного человека.

За то время, что я наблюдал за лагерем, я выделил большую группу пленных, держащихся в центре лагеря и отличающихся поведением от остальных. Их было менее сотни и за три дня стало ещё меньше. Я видел, как они старались помогать остальным, пробовали делать перевязки раненым, используя остатки нательного белья, отдавали им те крохи еды, что добывали. Лидерами у них были двое: пожилой кряжистый мужчина с седой головой и отсутствующим левым глазом, и высокий молодой человек в круглых очках, которые он надевал очень редко, всё время пряча их под остатками куцей шинели с короткими рукавами.

Отыскать удалось седого, который спал на земле, свернувшись в позе эмбриона. Спиной к нему прижимался пленный в рваной гимнастёрке, точнее в остатках двух гимнастерок и с перебинтованной головой. Ну, или он для тепла себе соорудил нечто вроде чалмы из жутко грязной тряпки. Рядом, буквально в метре от нужного мне человека, спали ещё трое солдат.

«Блин, и как мне с ним поговорить-то? — с досадой подумал я. — Ведь чего доброго панику поднимут или засуетятся, что увидят те, кому это категорично запрещено».

Помявшись рядом пару минут, я решил махнуть рукой на секретность. Не выйдет, так удеру под ускорением раньше, чем немцы очухаются и поймут, что за дела творятся.

Дождавшись, когда энергия восстановится, я опять включил маскировку и лёг рядом с седым, лицом к его лицу и спиной к троице его соседей. Причём, едва втиснувшись в свободный промежуток между ними.

— Тц-ц, — шикнул я. — Эй, командир.

На удивление, добудиться до пленного оказалось тяжело. Не думал, что в такую погоду и, голодая неизвестно сколько времени, можно так крепко спать. Или это что-то вроде комы, а организм инстинктивно желает протянуть подольше и отключает себя?

— Что? Кто здесь? — сиплым голосом прошептал он. И так тихо, что только сенсоры нанокостюма позволили разобрать его речь.

— Помощь. Мне нужно срочно переговорить с тобой.

— Ты кто? Где ты?

— Рядом… и неважно это. Хочу помочь с побегом.

— Что?

Да что он тупит-то!

— Ничего, — с раздражением произнёс я. — Оглох?

— Есть немного. От дистрофии слух и зрение ухудшились, — как-то совсем спокойно признался он. — Мне уже немного осталось…

— Тихо… где тут рядом землянка пустая, пусть затопленная. Мне нужно там укрыться, а ты рядом со входом посидишь… или полежишь.

— Зачем?

— Чтобы поговорить в отсутствии чужих ушей и глаз.

— Здесь всем можно доверять, — ответил тот, потом вроде как грустно усмехнулся. — Да и какие тут уши и глаза… от дистрофии мы ночью слепы и глухи. Да и днём не очень сильно становится лучше.

— Как знаешь, командир. Если кратко: я могу доставить в лагерь оружие, много пистолетов и десяток автоматов, а так же мясо и кое-что из овощей и фруктов.

— Но как⁈

— Тише ты, — шикнул я на него и тут маскировочное поле нанокостюма пропало. — Блин…

— Ого! — охнул он, когда я предстал перед его глазами. — Как это ты делаешь…?

— Не отвлекайся на то, что тебе не нужно, — оборвал я его и продолжил. — Сразу хочу предупредить, что еды будет немного. Поэтому уже сегодня начинай подбирать самых крепких и надёжных, тех, кто ещё не сломался в плену. Вот им и пойдёт вся пища. За неделю им нужно восстановить хотя бы часть сил, чтобы потом вести бой. Так же отбери десяток человек, кто умеет управлять грузовиками. Ты понял меня, командир?

— Я тебя услышал, — ответил тот и этими словами в один момент разозлил меня.

— Мне нужен не твой слух, а твоя понятливость, — прошипел я.