Андрей Лазарчук - Мой старший брат Иешуа

Мне кажется, Элиазар видел происходящее как бы сверху, с птичьего полета, в городе без крыш, где в одном доме «сегодня», а в соседнем – уже «завтра». Он и сказал первым, что Иешуа нужно сейчас, срочно, арестовать и заточить Ханана и прочих, кто входит в «кровавый синедрион», по обвинению в практиковании черной магии; он, Элиазар, и некоторые другие могут свидетельствовать против них. Но сделать это нужно сейчас, потому что сила их нарастает стремительно…

Сила их нарастала: наши воины ловили шептунов на базарах и допрашивали, и те охотно выкладывали, как за небольшие деньги или просто за поблажки в делах им велели рассказывать всем, кто хотел слышать, что царь Иешуа – это и не царь вовсе, а ублюдок, родившийся у завивальщицы волос из Каны от римского солдата; с детства он путался с непотребными самаритянскими священниками, которые и подучили его выдавать себя за царевича; другие говорили, что на самом деле за царя себя выдает проповедник бар-Абба, а тот, который проповедует под его именем, есть не кто иной, как сумасшедший армянский шут и акробат Тогба, привезенный еще Архелаю для развлечения; нет, говорили третьи, этот самозваный царь – переметнувшийся к римлянам александрийский еврей Калхозий, ненавидящий Предвечного, намеренный свергнуть его и в Храме устроить кадения всем паскудным божкам и идолам сразу, а прежде всего – самому себе, своей золотой статуе, которую уже везут из Рима…

И еще в тот долгий день, когда Иешуа спас Элиазара, а я пыталась выведать у Оронта, что нам предстоит, пыталась безуспешно, боюсь, что он уже все знал, – в тот день, вечер, ночь решалась судьба Иоханана, моего мужа, а я этого не знала и продолжала беспокоиться о нем так же, как и в предыдущие дни, и ничуть не сильнее.

Скажу сразу – я так и не выяснила до конца, как и почему произошло то, что произошло. В этой истории концы с концами не сходятся, ведь не принимать же на веру утверждение одного из доверенных людей Антипы, что-де покровители Иешуа и Иоханана (он не знал про Оронта, но понимал, что кто-то должен был быть) спрятали младенцев дважды, как бы перепутав их, и именно Иоханан является законным царем, сыном Антипатра и его жены Мариамны, а Иешуа – лишь сыном рабыни. И что-де Иешуа, узнав об этом уже на пути в Иерушалайм, предал Иоханана первосвященнику, а тот, убоявшись, сбыл его на руки Антипе. И хитрый Антипа до последнего держал Иоханана под почетной стражей в Михваре, желая, когда Иешуа сделает свое дело и свалит Ханана, но и погибнет или слишком осквернится сам, помочь тому сесть на царский престол… Думать так можно, только совсем не зная этих людей, а лишь исходя тупой злобой к ним. Но предположим, что Антипа сам верил в эту околесицу и действовал по вере своей. Все равно непонятно, почему он решил послать в Михвару отряд убийц, а не действовать по плану и не везти Иоханана в Иерушалайм.

Вероятно, что-то из происходившего в те дни попросту оказалось неверно истолковано им. Что это могло быть? Вероятнее всего, побег его нелюбимой жены Вашти, дочери эдомского царя Ареты. Вашти бежала, не в силах заставить себя мириться с бесконечными и напоказ изменами мужа; но бежала она в сопровождении полутора сотен всадников-эдомитян, прихватив восемь талантов золота в монетах и слитках и двадцать талантов серебра в утвари; и бежала она не куда-нибудь, а в Михвару…

Вряд ли можно Антипу винить в том, что он немедленно заподозрил заговор. Причем заговор, учиненный не кем-нибудь, а его пусть нелюбимой, постылой, но все-таки женой – и потаенным царем, которого он, Антипа, скрывал с опасностью для себя и намеревался возвести на трон, поставить выше себя… Такого оскорбления душа его не вынесла.

Это только одно из моих предположений. Есть и другие. Я склоняюсь к этому. Но не могу сказать, что я полностью уверена в правильности изложенного. Просто другие объяснения устраивают меня еще меньше.

Стражницкий сотник, привезший голову моего мужа Антипе, перед смертью признался, что у него был приказ убить обоих, и Иоханана, и Вашти. Но в крепости было слишком много воинов, и Вашти была недоступна. Иоханан же спокойно вышел из-за стен, когда ему передали, что тетрарх Ирод Антипа просит его к себе – время-де подошло…

А послал Антипа стражников в Михвару как раз в ту ночь, когда я, сопровождаемая Нубо, возвращалась от прежнего дворца Ирода, где в маленьком флигеле, примыкающем к крепостной стене, все еще жил Оронт. Город оттуда, от дворца, виден был как бы сверху, и мне еще показалось в тот час, что на улицах больше огней, чем в другие дни.

Но это просто был праздник, веселый праздник Жребия – тот, что прежде именовался Днем Мордехая. Я совсем забыла про него.

Глава 30

Во времена царя Ирода каждый год устраивались состязания борцов, и каждый месяц – чтецов и артистов, и дважды в год в состязаниях этих мог принять участие любой человек, который придет и проявит желание. Устраивались большие состязания весной, после первого сева, и поздней осенью, после второй уборки.

За три седмицы до Праздника опресноков улицы и площади городов наполнялись акробатами и музыкантами, и выступления шли без перерыва с утра до поздней ночи три дня и еще всю последнюю ночь до рассвета. Мама говорила, что можно было увидеть все: акробатов и жонглеров, укротителей пламени и зверей, говорящих собак и осликов, умеющих считать до двенадцати, женщин-змей и мальчиков-канатоходцев… Многие пели, танцевали и веселили людей всяческими другими богоугодными способами. При Архелае это быстро прекратилось – вообще все; артистов перестали пускать в города и выгоняли ночевать в пустыню. А при римлянах что-то возобновилось, но только в специально отведенных местах, поближе к языческим кварталам. Римляне рассудили здраво: если они не хотят веселиться сами, зачем же мы будем настаивать?

Но я хорошо помню уличные празднества в Александрии; а кроме того, в Галилее люди тоже не чужды были старым обычаям не просто испытывать наведенное, как наводят порчу, веселье в положенные для этого дни, а трубить в рога, бить в бубны, плясать вокруг костров и горланить хором такое, от чего щеки девушек пылали, а глаза прятались. И напрасно приходили и приезжали из Иерушалайма высокопоставленные саддукеи и высокоученые фарисеи, в данном случае говорившие заодно, и проповедовали среди галилейских священников, что-де праздники, не подтвержденные Законом, богопротивны и подлежат искоренению, ибо они суть не что иное, как кадения финикийским мерзостным лжебогам Аштарет и Баалу, то есть прелюбодеяние и блуд. Происходило очень много религиозных диспутов на эту тему, но случалось и плохое…

Впрочем, я отвлеклась.

Иешуа разрешил уличные шествия по домашним и семейным праздникам, разрешил звать на них музыкантов и танцовщиц, играть громкую музыку до десятого часа ночи, до второй стражи, а также определил на суде, что ежели встретятся или пересекутся похоронная процессия и праздничная, то похоронная должна остановиться и пропустить праздничную, поскольку жизнь главнее смерти.

И еще он сказал, что пусть понемногу, сами собой, возвращаются на улицы состязания чтецов и актеров, поскольку они дают народу веселье и бодрость духа, а именно веселье и бодрость духа позволяют людям высоко держать голову и не склоняться под ударами…

«Кровавый синедрион» продолжал свои заседания, но людей они больше не захватывали и не судили, и никто не знает до сих пор, чем они там занимались; я думаю, что самой гнусной и самой черной магией. Дворец Ханана охраняло в это время не менее пяти сотен стражников.

Интересно, что первосвященник Иосиф Каменный в этих бдениях не участвовал. Или, по крайней мере, не участвовал в большинстве их, поскольку его видели в других местах. Сомневаюсь, что его не позвали или же не допустили на эти заседания; скорее, он отказался сам. Тут опять проявилась его то ли трусость, то ли предусмотрительность…

Свой «тайный синедрион» завел и Иешуа – в каждый поздний вечер, прежде чем разойтись по спальням этого дома или по другим домам, он, Мария, я, брат Иосиф и столько апостолов, сколько оказывалось рядом, собирались вокруг стола, на котором стояло простое вино, сыр, египетские яблоки и виноград (не помню, упоминала ли я про слишком ранние тяжелые ливни с градом, почти погубившие урожай фруктов и оливок минувшей осенью, да и многие ячменные поля полегли недоубранные), и обсуждали самые насущные проблемы. После трудов и переживаний дня вдруг оказывалось, что вечером ум становится одновременно изощреннее и проще, и многое непосильное вдруг оказывается посильным.

В тот вечер, накануне свадьбы Иешуа и Марии, состоялось последнее из «тайных собраний», на котором присутствовала я. Марии как раз не было, считалось, что видеть невесту жениху или невесте жениха накануне свадьбы – значит рисковать навести на него блуждающий глаз Малаха а-Мавета; демон этот, черный, исполненный глазами с головы до пят, рассыпает их по небу, и они видят для него все, что делают люди и что они замышляют делать; в руках же демона меч, с которого стекает то ли яд, то ли кровь грешников. И нет большей радости демону, как застать жениха с невестой накануне свадьбы, воспламенить их похоть – и тут же покарать за свершенный грех, грех хотя бы помыслом единым…