Последний герой СССР - Петр Алмазный

— Ты про Фотия Лескина когда-нибудь слышал?

Я кивнул. В памяти всплыли скудные сведения из Википедии.

— Старовер. Командовал армией в Восточном Туркестане в сороковые годы. Загадочная личность, — ответил Сорокину, уже, впрочем, понимая, куда он клонит.

Сорокин беззвучно усмехнулся.

— Загадочная… Да, ГРУ — такая контора, Влад. Что ни человек — то загадка. Что ни биография — то прикрытие. Лесков был одним из таких. И Клочков из той же породы.

Сан Саныч замолчал, но этого мне достаточно. Он ответил на мой вопрос. Но Сорокин продолжает говоить, и его голос становится тише, но тверже:

— Сейчас Клочков, своего рода, засланный казачок, работает под прикрытием. Играет свою роль в одной очень и очень опасной игре. И в связи с этим приказ: от Петра ни на шаг! Даже до отхожего места его одного не отпускай. Понял?

Я молча киваю. Понимаю, какой ношей будет столь тесное сосуществование с нашим гением, но — работа есть работа.

— Наружку я к нему приставил давно. И еще… Ремонт закончится буквально через несколько дней. Чужих больше здесь не будет. — Голос Сан Саныча становится обычным, деловым и резким. — Он переселится сюда. На третьем этаже лабораторного корпуса есть несколько жилых помещений. Но, подозреваю, что наш Петя будет дневать и ночевать в лаборатории. Его стихия. А наша с тобой задача — сделать так, чтобы в этой стихии ему ничего не мешало и никто его не потревожил. Особенно те, кто прикидывается своими…

После этих слов я почему-то подумал о Вовчике.

Глава 21

— Распишись, — Сорокин подвинул ко мне ведомость, я посмотрел сумму в графе и удовлетворенно хмыкнул. Поставил росчерк. Сан Саныч положил конверт на стол. — Сегодня полдня и завтра отдыхаете. Послезавтра прибудут Рохлин и Алферов. Отчитаетесь по командировке, также на совещании определимся с дальнейшей работой. И, Влад, спасибо тебе.

— За что? — Пожал плечами, сгреб со стола конверт.

— Честно говоря, у меня были большие сомнения, отправлять ли тебя на такое сложное дело. Все-таки человек ты новый. Так что будем считать, проверку ты прошел с честью. А теперь иди, отдыхать тоже надо.

Я вышел в приемную, спустился по лестнице в фойе. Посмотрел на зеленую стену растений и в голове мелькнуло: «Ванечка». Зашел за кадки, толкнул ту дверь, за которой последний раз видел вокзального бомжика. Он был там. На парнишке надеты чистенькие спортивные брюки и белая футболка. Увидев меня, паренек спрыгнул со стула, сразу потеряв интерес к компьютеру.

— Здравствуй! А смотри у меня какая новая рубашечка! — Он вытянул футболку из штанишек и растянул, показывая. — Чистенькая! Красивая же? И значок какой, видишь? Мне Настя подарила! — Он погладил пальцами октябрятскую звездочку, приколотою на груди.

— Конечно, Ванечка, — ответил я ласково, но сердце сжалось. Подумал: «Как же ты, пацан, выжил вообще?», но вслух так же спокойно и даже ласково спросил:

— Ваня, а что ты там говорил про «закопают — откопают»?

— Так тебя уже один раз закопали. Ты забыл разве? — Он посмотрел на меня своими почти прозрачными голубыми глазами — ясными-ясными. — Там закопали. Когда будет потом, — и он махнул рукой куда-то в сторону. — А откопали, потому что ты здесь нужен. А там не нужен был. Это брат помог.

— Ванечка, а какой брат? — Задал вопрос, даже не зная, как реагировать на его ответы: с одной стороны мальчишка вроде в точку попал, а с другой — откровенный бред.

— Да мой брат, вот же он, письма мне пишет! — И Ванечка, схватив меня за руку, потянул к компьютеру.

Я подошел — по дисплею бежали цифры, строчка за строчкой.

— А ты можешь прочесть мне, что пишет твой брат? — Заглянул в глаза вокзального дурачка и тут же отвел взгляд, чтобы не утонуть в них. Глядя в эти глаза, можно потерять рассудок.

— А он пишет, что две теоремы математической логики о принципиальных ограничениях формальной арифметики как следствие всякой формальной системы, в которой можно определить…

— Все, Ванечка, все, — я поднял руки, — сдаюсь! Я не такой умный, чтобы понять это. Что тебе принести в следующий раз?

— А ты можешь мне музыку еще принести? — Он подбежал к магнитофону, щелкнул кнопку и комнату заполнила знакомая мелодия. «Полет шмеля», — узнал я. Ванечка остановил запись и тут же воспроизвел мелодию голосом — ни разу не сбившись — и закружился по комнате, взмахивая руками, как крыльями. — Принесешь? — Спросил он, закончив.

— Обязательно, — пообещал я и вышел.

Немного постоял возле двери, пытаясь привести чувства и мысли в порядок. Мальчик (хотя какой мальчик, ему лет двадцать пять, если не больше?) говорит странные вещи, но он точно знает, что я из другого времени. И тут же одернул себя: вряд ли из-за этого стоит волноваться, никто не воспримет всерьез его лепет. Скорее всего, он и сам не понимает, о чем говорит.

— Давай сюда, — услышал я голос Сорокина. — Петр, ты меня не зли, не зли, прошу тебя. Я уже порой голову готов тебе сам открутить. Из-за тебя второй раз придется в подвал тащиться.

— Я забыл, Сан Саныч! Вот чесслова забыл! — послышалось шуршание.

Вышел к ним, не желая подслушивать. Петр как раз передавал Сан Санычу обернутый в фольгу дневник Виктора У — если там был именно он, в чем я сильно сомневался.

— Надеюсь, не открывал? — Строго спросил Сан Саныч, даже не глянув в мою сторону.

— Я же не дурак, — обиделся ботаник. — Бумага почти тридцать лет пролежала в неподходящих для хранения условиях.

— Вот и отлично! Сейчас же специалисты займутся восстановлением, как только закончат, сразу получишь снимки. И, вот что, идите уже отсюда, вот люди — приказано отдыхать, а я вас выпроводить не могу с территории «Р. И. П.», — он махнул рукой и быстро поднялся по лестнице.

Мы с Петром вышли на солнце.

— Ну что, есть желание чего-нибудь похлебать? — Закинул я удочку.

— Мечтаю просто! — Петр закатил глаза. — Борща. Горячего. Красного. С пампушками. — Он сглотнул слюну. — И чтобы пампушки чесночные были.

— Гурман, блин, — я рассмеялся. — Борщ в такую-то жару? Пошли в санаторий.