Блондинка с розой в сердце - Андрей Анатольевич Федин

— Дядя, а вы полетели бы на другую планету, если бы вам предложили? — спросил парень.

Он улыбнулся.

Я покачал головой, ответил:

— Нет, не полетел бы.

— Почему?

— У меня и на этой планете дел предостаточно, — сказал я.

* * *

Восемнадцатого июля я снова приехал в Москву. Вот только на этот раз я был здесь проездом.

Мурманский поезд сделал остановку на Курском вокзале. Я прогулялся к зданию вокзала. Нашёл там телефон-автомат с междугородней связью, позвонил в Ленинград.

Застал Сашу дома.

Лебедева обрадовалась моему звонку, словно мы не разговаривали уже год. Она тут же вывалила на меня накопившиеся у неё за прошедшие сутки новости. Сообщила: её папа рассердился из-за того, что я уехал, не повидавшись с ним.

Передала требование генерал-майора КГБ Корецкого. Тот пожелал, чтобы я явился к нему в кратчайший срок. Выяснил: что такое «кратчайший срок», Сашин отец не пояснил. Поэтому заверил Александру, что «как только, так и сразу».

Лебедева сообщила, что Битковых вчера задержали: и Павла, и Иннокентия Николаевича. Автомобиль с телом депутата Ленсовета Васильева на улице Гончарная нашли. А вот местонахождение Серого пока не вычислили.

— … Папа сказал, что никуда этот Арбузов не денется…

Ещё Александра подтвердила мои подозрения: Александр Гаврилович Васильев действительно прочёл её пока не опубликованную обличительную статью. Как оказалось, его жена была двоюродной сёстрой жены Сашиного начальника Мишкина.

* * *

В Нижнерыбинск я вернулся в пятницу днём (девятнадцатого июля). Город встретил меня жаркой солнечной погодой и криками торговавших около здания вокзала женщин. Я попрощался с попутчиками и с проводницей; ступил на перрон нижнерыбинского вокзала не выспавшийся, пропахший запахами вагона и потом. Направился к автобусной остановке с мыслью о том, что за девять дней новой жизни мне надоели поезда. Сам себе я пообещал, что в ближайшую неделю никуда на поезде не поеду. А на вокзал явлюсь лишь в воскресенье: встречу здесь свою семью — точнее, своего брата Владимира, его жену и его дочь.

Именно двадцать первого июля в прошлой жизни я вместе с Надей и Лизой вернулся в Нижнерыбинск с крымского курорта. Тогда нас на вокзале встретил Женька Бакаев на своём горбатом «Запорожце». Женька в тот день отвёз нас домой. Сегодня же меня не встретил никто. До своего нынешнего жилища я добрался в душном салоне автобуса. Приехал я сегодня не в тот дом, где «прошлый я» проживал в это время вместе с женой и дочерью. А в родительскую квартиру, куда я вместе с дочерью Лизой переехал после смерти жены и брата, и где после папиных похорон в одиночестве жил Дмитрий.

Сидевшие около моего подъезда женщины (пенсионного возраста) встретили меня натянутыми улыбками и неискренними приветствиями. Мне показалось, что они недолюбливали моего брата (а теперь — меня), но неумело скрывали это. Я раскланялся с ними, скрипнул дверью подъезда. Услышал за спиной шелест шепотков, не обернулся. Поднялся на лифте на свой этаж, открыл дверь. Бросил в прихожей рюкзак, поставил у стены обувь. В квартире было душно, пахло сыростью и Димкиным одеколоном (которым я в этой новой жизни ещё ни разу не воспользовался). Я открыл нараспашку окна и пошёл в ванную комнату.

* * *

Вечер пятницы я посвятил бытовым проблемам.

Уснул рано (благо, белые ночи остались в Ленинграде и в Карелии).

В субботу я прогулялся до Димкиного гаража, проверил состояние папиной «копейки». Ярко-зелёный автомобиль ВАЗ-2101 отец купил ещё в семьдесят девятом году. Долгое время этот автомобиль был папиной гордостью. После папиной смерти «копейку» эксплуатировал Димка. Он даже пару раз ездил на ней в командировки. Затем папина машина стояла и ржавела у меня в гараже, пока мы с дочерью «проедали» полученные с продажи моей отремонтированной «шохи» деньги. После мы продали и папин автомобиль — этих денег нам с Лизой хватило до поступления моих первых писательских гонораров.

Днём я опробовал «копейку»: прокатился в ней до своего дома. Вечером позвонил Бакаеву. Поначалу тот принял меня… за меня (за капитана милиции Владимира Рыкова, своего коллегу и приятеля). Но вскоре Женька понял свою ошибку. Он заявил, что наши с братом голоса похожи — я сообразил, что Бакаев нечасто общался с Димкой. Женьке я сообщил, что сам завтра поеду на вокзал и встречу там семью брата. Бакаев со мной не спорил. Я помнил, что к Димке он относился с уважением (пусть и редко с ним общался) — не в последнюю очередь потому, что мой старший брат окончил Высшую школу КГБ СССР.

В воскресное утро я встал пораньше, взбодрился холодным душем, побрился, опробовал Димкин одеколон.

Перед поездкой на вокзал я тщательно осмотрел своё отражение в зеркале. Отметил, что волнуюсь.

* * *

«Копейку» я припарковал на привокзальной площади (на том самом месте, где в прошлой жизни в этот же день стоял «Запорожец» Женьки Бакаева). С удивлением обнаружил, что не помню номер вагона, в котором приедет моя семья. Я в этой новой жизни хранил в памяти множество дат, имён и подробности никак не связанных со мной событий. Но в каком вагоне приехал тогда из Крыма я позабыл. Сообразил лишь, с какой стороны я в тот раз шагал по перрону к зданию нижнерыбинского вокзала. Ещё я вспомнил, как тащил громоздкий чемодан, у которого на вокзале в Джанкое оторвалась ручка (упрямо отказывался от помощи жены).

Поезд из Симферополя прибыл с десятиминутным опозданием. Он поприветствовал меня гудком. Длинная вереница вагонов ползла вдоль перрона, замедляя ход. Я стоял у входа в вокзал, скрестив на груди руки. Смотрел на окна вагонов. Думал о том, что сейчас я впервые в этой жизни встречу людей, которых в это же время знал, будучи внешне другим человеком. Людей, которые знали моего брата Димку. Ведь пока из своих старых знакомцев я видел лишь доктора Меньшикова (в Москве). Но в «тот раз» я познакомился с Леонидом Васильевичем уже в двухтысячных годах. Да и теперь я видел доктора лишь со стороны, даже не пообщался с ним.

Сердце в груди забилось чаще, при мысли о том, что сейчас я увижу Надю и Лизу. Увижу не на фото в семейном альбоме, не их портрет на кладбищенских надгробиях. Увижу живыми. Поговорю с ними. Услышу их смех. На мгновение я снова заподозрил, что мир вокруг меня не реален — впервые с того момента, когда в этой новой жизни я увидел в зеркале отражение своего брата