Без Отечества… Цикл ’Без Веры, Царя и Отечества’ - Василий Сергеевич Панфилов

… и чёрт те кто ещё! До кубка Европы или чего-то подобного, пожалуй, не дотягивает, но чёрт подери, близко! У всех свои интересы, в которых бокс — не обязательная, но важная составляющая, часть психологического давления в переговорах.

А тут я. Неудобный… да чёрт, я практически для всех неудобный! Русский… притом не «хороший» русский и не «плохой», а свой собственный, наособицу! Со своим пониманием жизни и своими интересами, решительно ломающий заботливо выставленные шаблоны.

— Чёрт бы вас побрал, — бормочу себе под нос и цепляю на нос солнечные очки, сбегая по ступенькам.

— Месье Пыжофф… Месье Пыжофф! — надрывается краснолицый потливый коротышка, заступая мне дорогу и дыша в лицо чесночно-луковым перегаром, — Скажите, почему вы испытываете животную, зоологическую ненависть к этому несчастному офицеру…

— … объясните, месье Пыжофф… — требует от меня на английском господин латиноамериканского вида, — или может быть, товарищ Пыжофф?

При этом он размахивает перед моим носом дипломатическим паспортом какой-то банановой республики так, будто это неведомым образом даёт ему какие-то права вторгаться в частную жизнь граждан других государств. Вид у него гневный, решительный, под смуглой кожей перекатываются желваки…

… так и хочется закричать — верю! Верю! Сам Станиславский, наверное, вскочил бы со своего кресла, и обнял и расцеловал. Талант… как есть талант!

Впрочем, латиноамериканец с его актёрством даже не раздражает… Не слишком раздражает. Дипломаты банановых республик замечательно дёшево продаются и всегда готовы поучаствовать в скандале, контрабанде наркотиков и государственном перевороте, притом неважно, в какой именно стране будет этот переворот.

А сейчас всей этой шушеры в Страсбурге столько, что удивительно даже, как я раньше не сталкивался с этими господами.

— … почему вы решили убить офицера, который всего только хотел поговорить с вами?! — заступает дорогу молодой прыщеватый парень, — Общественность требует, чтобы вы объяснились и…

Отодвигаю его плечом и прохожу дальше. Несколько шагов…

— Алексей Юрьевич! — окликает меня полный господин, — Щеглеватов, Московские Ведомости! Вы можете как-то прокомментировать ситуацию с попыткой вашего убийства и последующие события?!

— Ба, Илья Евгеньевич! — улыбаюсь, останавливаясь и пожимая руку давнему знакомцу, — Рад видеть вас, хотя признаюсь, предпочёл бы иной повод для встречи!

— Да и я, пожалуй, — смеется тот, — Ну как?

— А пройдёмте со мной в отель, — приглашаю его, — не забоитесь?

Смеётся… но не забоялся. Хотя взгляды вокруг… Лучи Смерти, ей Богу!

— Любая война это кровь и грязь… — делаю паузу и отпиваю глоток чая, — уж вам-то не знать!

Илья Евгеньевич, как человек, не раз бывавший на фронте и не боящийся не только лазать по окопам первой линии, но и вскрывать, так сказать, отдельные злоупотребления, кивает.

— А уж война Гражданская… — машу рукой, — Умножьте на десять, и мало будет! Я, ещё в Москве, столько нового узнал о себе из газет и слухов…

— Да уж, — усмехается репортёр, — наслышан!

Он работает на Московские Ведомости, принадлежащие Университету (хотя до недавних пор весьма формально), и лучше других знает, что такое слухи, и как они могут отличаться от действительности. С ним мы пересекались во время приснопамятного дела с Галь Лурье, когда купленная пресса и раскачанное большими деньгами общественное мнение пытались сделать чудовище из жертвы. Небезуспешно…

Позже мне это сильно аукнулось. Как там… «Толи он ложечки украл, толи у него… ложечки нашлись, а осадок остался!» Московский обыватель, взбудораженный и легко поддающийся пропаганде, охотно поверил в пахнущие кровью слухи обо мне, так что негатив, любой степени нелепости, в дальнейшем хорошо ложился на имеющийся фундамент.

Перейдя на французский, чтобы девушки понимали наш разговор, со вкусом обсудили самые нелепые и острые слухи. Потом я рассказывал, как натолкнулся на военных рабочих, об их судьбах и быте, о судах неправедных и главное — о военном командовании, которое закрыло глаза и умыло руки.

Щеглеватов кивает задумчиво, слушает, иногда спорит. Не со всеми моими доводами он согласен и не все принимает. Но Илья Евгеньевич человек либеральных взглядов, и может, как минимум, понять чужие убеждения.

На Валери и Анну косится, но помалкивает… разве что мелькает иногда нотка зависти. Он большой бонвиван и жизнелюб, так что, полагаю, и сам не отказался бы от большой и чистой любви втроём. Впрочем, про него в Москве тоже рассказывали…

— А всё-таки… — качает он головой, — выходить на ринг раненым…

Отмалчиваюсь, пожимая плечами. Правила в этом времени много гибче, и я действую в рамках оных. Это в будущем снимают при рассечении брови, а сейчас… Жёстко сейчас, очень жёстко.

Да и… не хочу объяснять, что такое пиар, а тем более — пиар чёрный. Илья Евгеньевич хоть и союзник, но «в общем», и тем более — не близкий друг, и не имеющий прямого профита в этом деле.

Сам факт, что я выйду на бой после огнестрельного ранения… это ого! Мне даже Кубок не обязательно брать, а продержаться хотя бы пару боёв, и внимание прессы будет обеспечено.

Притом внимание нужное… хотя они и сами того не подозревают! Отрицательная репутация, репутация отморозка, если использовать её с умом, это вполне серьёзно!

Да и потом, не обязательно брать кубок, достаточно победить в одном-двух боях… Впрочем, видно будет.

— Так-с… — кидаю взгляд на часы, висящие в гостиничном номере, — мне уже выдвигаться пора, через час бой.

— Позвольте, с вами пойду? — предложил Щеглеватов, — Поверьте, лишним не буду!

— Ну… — переглядываюсь с Даниэлем, — почему бы и нет.

— Вот и славно… — выдыхает Илья Евгеньевич, нежданно-негаданно попавший в самый эпицентр и не скрывающий своего довольства этим событием.

Потихонечку собираюсь, поглядывая иногда в окно. Стоят… Ловлю себя на том, что начал собираться медленней, и озлившись на самоё себя, уже через две минуты выскочил из номера.

— Всё? — немногословно поинтересовался Жан-Пьер, отлепляясь от стены в коридоре. Здоровенный парняга из числа местных сторонников Бриана, вместе с тремя товарищами нанятый Даниэлем всего пару часов назад. Какая ни есть, а охрана.

— Пора, — отвечаю так же коротко, поводя плечами. Зябко…

Подстраиваясь под мои стремительные шаги, Жан-Пьер затопотал вниз по лестнице, угрюмо набычившись и пугая всех встречных взглядом исподлобья. Выходим из отеля, выстроившись клином, я в центре.

— … месье Пыжофф!

Вспышки, вспышки… В таких условиях нормальные фотографии не выйдут, это просто элемент психологического давления, но формально не придерёшься.

— Пиф-паф! — кричит какой-то юнец, почти подросток, наставляя на меня кривую палку, — Что, Хельсингский Мясник, меня тоже убьёшь?! Ну давай, давай!

Он кричит что-то с надрывом, но я, не обращая на него внимания, стремительным шагом иду, почти бегу по улицам. Репортёры… а вернее, вся та шушера,