Инженер Петра Великого 10 - Виктор Гросов

Петр просто поднял руку. И площадь, загипнотизированная этим властным жестом, стала затихать. Шум спадал волнами, от первых рядов к задним, пока напряженное, выжидающее молчание не поглотило все.

— Я, Петр, Император Всероссийский, — его голос без всякого усилия накрыл площадь, заставив умолкнуть даже шепот на галёрках. Остерман, стоявший чуть позади, громко забормотал, переводя на немецкий. — Слышал речи скорбные. Видел слезы. И сердце мое полно гнева. Не на вас, — он обвел взглядом толпу, — а на тех, кто посмел сотворить такое злодеяние именем моим!

Сделав паузу, он возвысил голос, и тот загремел:

— Посему, здесь и сейчас я учреждаю Чрезвычайную комиссию! Для расследования этих чудовищных преступлений!

По рядам дипломатов пронесся недоуменный шепот. Харли, сидевший с видом триумфатора, чуть подался вперед, его брови сошлись на переносице.

— Мы живем в просвещенном веке! — гремел Петр, и в его голосе уже слышался азарт. — И судить будем по закону! Призываю всех пострадавших и свидетелей! Явитесь! Дайте показания под присягой! Именем Господа нашего!

Он повернулся и посмотрел прямо на «капитана фон Штраубе», который инстинктивно вжал голову в плечи.

— Каждому, чья правда подтвердится, казна моя выплатит тысячу золотых червонцев!

По толпе пронесся вздох. Тысяча золотых. Целое состояние. Слово «деньги» подействовало отрезвляюще. Ненависть в глазах людей сменилась жадным блеском.

— Однако! — Петр поднял палец, и его голос стал ледяным. — Лжесвидетельство и оскорбление моей чести — есть преступление против Бога и короны! Любой, кто будет уличен во лжи, будет осужден по русским законам и повешен! Здесь! На этой площади!

Да! Обожаю такие моменты, когда Петр Великий подтверждает свое величие.

Тишина. Мертвая. Абсолютная.

Он наполнил весь этот фарс своей царской волей, превратив юридическую уловку в ультиматум. Он нападал.

Не говоря больше ни слова, он развернулся и пошел к своему месту. Толпа молчала. Мы спокойно покинули это сборище. Послы не посмели что-то предпринять.

Впрочем, это был лишь первый акт. Второй уже разыгрывался на улицах Гааги. Воспользовавшись послаблением «карантина» в связи с приглашением, в нашем лагере с лихорадочной скоростью работал печатный станок. Люди Орлова, выйдя с нами из «окружения», переоделись в уличных торговцев, разносчиков и портовых грузчиков. Они наводняли город. После того, как я передал в лагерь краткое содержание текста, его начали печатать с безумной скоростью. Они клеили листовки на дверях церквей, на стенах ратуши, на столбах у биржи. Грубая бумага, наспех отпечатанная, на чистейшем голландском, несла городу вести.

К вечеру весь город уже читал царский указ. Дискуссия выплеснулась с площади на улицы. Теперь это был не суд над русскими. Это был вопрос: «А не врут ли нам?».

Эффект оказался взрывным. Город бушевал. Люди, утром готовые разорвать нас на куски, сейчас же сбивались в кучки у расклеенных листовок и спорили. Кто-то по-прежнему кричал о «варварах», но другие уже чесали в затылке: «А что, если и правда заплатят?», «А вешать-то за что?». Мы ударили по двум главным струнам их души — жадности и страху.

Вернувшийся поздно ночью Ушаков был немногословен.

— «Капитана фон Штраубе» больше нет, — доложил он. — Вывезли из города через час после выступления Государя. В закрытой карете, в сторону побережья. Мои люди пытались догнать, однако их отсекли. Чисто сработали.

Помолчав и грея руки у печки, он добавил:

— И еще. «Профессор» из Вены и «святой отец» тоже пакуют чемоданы. Похоже, их «научная миссия» в Гааге подошла к концу.

Я криво усмехнулся. Харли и его гоп-компания загнали себя в тупик. Его главные «свидетели» превратились в обузу, от которой нужно срочно избавляться. Их бегство — чем не лучшее доказательство нашей правоты?

— Нам же лучше, пусть бегут, — сказал я. — Завтра утром, Андрей Иванович, я хочу, чтобы весь город знал, что отважный капитан и ученые мужи, испугавшись праведного суда, бежали, как крысы с тонущего корабля.

Он молча поклонился. Наша информационная война только начиналась.

Чуть позже в штабном фургоне появился Петр. Похожий на загнанного зверя, которому в бок тычут палкой, он мерил шагами тесный отсек. В углу притих Меншиков, нервно что-то подсчитывая в своей книжке. Рядом Орлов с мрачным видом правил бритвой свой кинжал.

— Отбрехались, — прорычал Государь, остановившись передо мной. — А дальше что, генерал? Сидеть в этой луже и ждать, пока они новую пакость удумают?

Я изучал план Гааги. В голове складывалась картинка, похожая на чертеж сложного механизма, где каждая деталь должна сработать в нужный момент.

— Они ждут, что мы сорвемся, Государь. Полезем в драку. Дадим им повод. Мы его не дадим. Они хотят украсть наши секреты, — я окинул взглядом их хмурые лица. — Обложили нас, лезут в каждую щель, изучают, наверняка захотят подкупить наших людей. На моих губах появилась кривая усмешка:

— Что ж, мы им поможем. Дадим им то, чего они так жаждут. Но это будет отравленный дар. Мы скормим им наживку. Такую красивую, такую сложную, что они вцепятся в нее и забудут обо всем на свете. Потратят годы, миллионы и лучшие свои умы. А когда поймут, что гонялись за призраком, будет поздно.

Мой взгляд нашел Нартова, стоявшего у двери в тщетной попытке быть незаметным.

— Андрей Константинович, помнишь свою «птицу»? Орнитоптер?

Нартов вздрогнул. Орнитоптер — его давняя боль: гениальная, красивая мечта о полете, разбившаяся о суровую реальность материалов и физики.

— Пришло время ей послужить Империи. Мне нужны чертежи. Самые подробные, самые красивые. С расчетами, с обоснованиями, чтобы любой инженер, взглянув на них, поверил, что это возможно.

— Но… это же тупик, Петр Алексеич, — растерянно пробормотал он. — Она никогда не полетит.

— Именно! — Я хмыкнул. — Это красивый тупик. Он идеально ложится в их представления о мире, где человек должен подражать природе. Увидев эти чертежи, они решат, что мы, варвары, нащупали верный путь, но не смогли его осилить из-за своей тупости. И бросят все силы, чтобы «довести до ума» твою идею.

Нартов медленно кивнул. Он понял задачу.

— Но этого мало, — продолжил я. — Для тех, кто поумнее, для людей вроде Ньютона, нужно что-то посерьезнее.

Двигатель Стирлинга. Еще одна гениальная идея, опередившая свое время на века. Революция в энергетике, которая гарантированно увязнет в неразрешимых для XVIII века проблемах с материалами и герметизацией. Я достал свои записи по этому проекту.

— Два проекта. Один — для романтиков, второй — для прагматиков. Пусть выбирают,