Инженер Петра Великого - Виктор Гросов

ну, молодец. Но когда пришел указ о присвоении мне чина фельдфебеля, да еще и дворянства, да еще и со ста рублями награды — вот тут-то некоторые и задергались.

Как так? Какой-то мужик без роду, без племени — и вдруг такая милость от самого Царя! А ведь у них, у шишек этих, у каждого были свои протеже — свои мастера, свои инженеры (часто «немцы»), которых они двигали, которым выбивали заказы и награды. И эти протеже годами сидели на теплых местах, получали нехилое бабло, а толку от них часто было ноль. Пушки как рвались, так и рвались, ружья как давали осечки, так и давали. А тут явился хрен пойми кто — и сразу результат! Да еще какой! Это било по их самолюбию, ставило под сомнение их собственную крутость и умение подбирать кадры.

Первые звоночки я услышал, когда попытался получить нормальные материалы для своего сверлильного станка. Когда выгнали старого Воробьева на его место пришел новый — некий господин Лыков, с виду приличный, но с хитрющими глазками и, как я быстро понял, человек кого-то из влиятельных чинуш в Артиллерийской Канцелярии, не самого генерала, а кого-то пониже, но тоже с весом.

Когда я пришел к Лыкову со списком того, что мне надо — хорошего металла для резцов, бронзы для подшипников, нормального дуба для станины (я решил переделать ее понадежнее), — он встретил меня с приторной любезностью.

— Ах, господин Смирнов! Наслышан, наслышан о ваших успехах! Рад служить такому умельцу! Всё, что надо — мигом предоставим! Только вот… — он развел руками. — Сами понимаете, война… Запасы скудные… Металл хороший весь на клинки идет, бронза — на пушки для флота… Дуб тоже весь расписан… Вы уж погодите маленько… Авось, подвезут чего… Или возьмите пока вот это железо, — он указал на кучу ржавого дерьма в углу, — она хоть и неказистая, а может, и сгодится на ваши нужды…

Это была та же песня, что и при Воробьеве! Явная тягомотина, саботаж под видом «трудностей». Я попытался возразить, напомнил про приказ Шлаттера и генерала обеспечивать меня всем необходимым. Лыков только вздыхал и ссылался на «строгий учет» и «первостепенные нужды». Стало ясно, что он получил команду сверху тормозить мои работы, не давать мне развернуться.

Потом начались наезды на качество замков, которые мы начали делать по-новому. Приперлась какая-то комиссия из Канцелярии (явно не по инициативе генерала или Орлова), долго вертела в руках пружины и огнива, докапывалась до малейших царапин, до цвета металла после закалки. Составили акт, якобы, «новшества сомнительны, требуют дальнейших испытаний, а посему массовое производство начинать рано». И это несмотря на то, что пробная партия показала себя отлично! Кто-то явно не хотел, чтобы мои замки пошли в серию, возможно, потому что это било по интересам тех, кто поставлял на заводы старое, негодное фуфло.

Даже поручик Орлов, который всегда меня поддерживал, как-то пришел ко мне хмурый.

— Беда, Петр, — сказал он тихо. — Нашел я тебе пару мастеров-слесарей толковых, хотел к тебе перевести, для станка твоего. А мне из Канцелярии отказ пришел. Дескать, люди эти нужны на другом, «более важном» участке. А на каком — кто его знает. Явно кто-то палки в колеса ставит. Чуют, что ты им поперек горла со своими машинами да замками. Боятся, что ты их всех переплюнешь.

Я понял, что круг замкнулся. Мелкие интриганы типа Клюева и Воробьева были лишь пешками. Теперь против меня начали играть фигуры покрупнее, сидевшие в теплых кабинетах, привыкшие получать чины и награды не за реальные дела, а за интриги и блат. Мой успех был для них как кость в горле. Они не могли допустить, чтобы какой-то выскочка-мужик добился большего, чем их собственные блатные ставленники.

Это было куда опаснее, чем саботаж мастеров или воровство кладовщика. Против таких людей я был почти бессилен. У меня не было ни связей при дворе, ни знатных покровителей (кроме, может быть, самого генерала, но и его влияние имело пределы). Меня могли запросто убрать с дороги — причем не физически, как пытались раньше, а по-тихому, административно. Сослать куда-нибудь на Урал под предлогом «передачи опыта». Завалить бумажками. Или просто перекрыть кислород — лишить ресурсов, людей, поддержки — и все мои проекты заглохнут сами собой.

Искать защиту? У кого? У генерала? У Орлова? Но что они могли против целой шайки завистливых чинуш и вельмож? Может, попытаться пробиться к самому Царю? Рассказать ему о том, как его же слуги тормозят важное дело? Рискованно, почти безумно. Но другого пути я пока не видел. Надо было либо смириться и ждать, пока меня сожрут, либо идти ва-банк.

Я решил действовать через Орлова. При очередной встрече выложил ему всё как есть.

— Беда, ваше благородие. Душат меня потихоньку. Материалы не дают, людей тормозят, замки мои маринуют. Боюсь, не дадут станок доделать. А он же Царю нужен! И вам, артиллеристам! Да, за месяц я не успел его сделать, но осталось всего чуть-чуть.

Орлов выслушал, помрачнел.

— Знаю, Петр, знаю… Сам вижу. Лыков этот — прихвостень Брыкина из Канцелярии, а у Брыкина свои интересы. Твои успехи ему мешают. Да и не он один там такой.

— И что делать? Дадим дело загубить?

— Нет! — Орлов сгоряча стукнул кулаком по столу. — Не для того бьемся! Надо искать поддержку выше. У генерала или… может, еще кого. Есть тут у меня один знакомец… человек серьезный, вхож к самым главным… Граф Брюс, Яков Вилимович. Слыхал?

Яков Брюс! Еще бы я не слыхал! Правая рука Петра, главный по артиллерии, ученый, инженер, алхимик — кого только из него не делали! Человек огромного влияния, ума острого и нрава сурового.

— Брюс⁈ — переспросил я с трепетом. — Да разве ж он станет слушать меня, вчерашнего работягу, простого фельдфебеля?

— А мы сделаем так, что станет! — хитро улыбнулся Орлов. — Ты подготовь бумагу толково. Кратко, ясно, по пунктам. Что за станок, какая польза. Что за замки, чем лучше. И про палки в колесах — тоже напиши, только без имен, намеком. А я уж найду способ эту бумагу графу на стол положить. Он хотя и суров, людей толковых ценит. А уж если он за тебя слово скажет — тут никакой Брыкин не пискнет!

Это был рискованный шанс — лезть к самому Брюсу!

Несколько ночей я потел над этой запиской. Писать-то я умел,