Царь нигилистов 5 - Наталья Львовна Точильникова

Гогелей, и даже один Григорий Гогель, но, видимо, другой. Если бы Григорий Фёдорович окончил Пажеский корпус с занесением имени на мраморную доску, Саше бы знал.

И был один Николай Огарёв.

— Тот самый? — спросил Саша Желтухина.

— Нет, — горячо возразил директор, мигом поняв, кого Саша имеет в виду, — это Николай Александрович Огарёв, генерал-лейтенант.

Под числом 1811 имелась странность. Было выбито имя Владимира Адлерберга, министра двора и любимого партнера папа́ по картам, но выше него была пустая строка.

— Над Адлербергом в 1811-м был кто-то ещё? — поинтересовался Саша. — Он не был первым учеником?

Желтухин, кажется, смутился.

— Вы очень наблюдательны, Ваше Императорское Высочество, — тихо сказал директор.

— Первым учеником был Павел Пестель, но его сбили, — вмешался Кропоткин.

При Сталине тоже «врагов народа» вырезали из коллективных фотографий.

Саша подумал, что кажется пришёл по адресу. И вспомнил рассказ папа́ про то, как Герцен в Вятке водил его местному музею и смог понравиться.

— Спасибо, князь, — сказал Саша. — Вы отличный экскурсовод. Я очень сдержанно отношусь к полковнику Пестелю. Проект его конституции с насильственным переселением народов отвратителен, и, судя по тому, что он говорил и писал. он мог бы стать одним из самых кровавых властителей России, если бы пришёл к власти. Но я не люблю, когда сбивают имена.

— Вы бы хотели вернуть имя Пестеля? — ужаснулся директор.

— Пожалуй! — кивнул Саша. — Это же наша история. Прошлое не должно быть непредсказуемым. Что бы не натворил Павел Пестель, он был первым учеником выпуска 1811 года, и нам этого не изменить. Если мы вымарываем чьи-то имена, значит и наши имена когда-нибудь сотрут, когда ветер переменится, а то и доски разобьют подчистую так, что потом не отыщем.

Прошли в учительскую пить чай. Это была большая комната с длинным столом, книжными шкафами и напольными часами с маятником и боем.

Саше представили всех добровольцев, но, честно говоря, его больше всего интересовал Кропоткин. Ибо это был тот самый Кропоткин, судя по имени и титулу.

— Ваше Высочество, могу я задать вопрос? — поинтересовался будущий теоретик анархизма.

— Давайте! — разрешил Саша.

— Вы назвали меня по имени, хотя наш директор его не сказал… мне кажется, мы не были представлены раньше…

— Вы прославитесь, — сказал Саша. — И я знаю не только имя.

— Неужто судьбу? — спросил юный князь с недоверчивой улыбкой.

— В общих чертах. Приезжайте ко мне в Царское на чай, я расскажу подробности. В среду сможете часов в шесть?

— Да… если меня отпустят из корпуса.

И он перевёл взгляд на директора.

— К Его Императорскому Высочеству? — улыбнулся Желтухин. — Отпущу.

— Я пришлю за вами экипаж, — сказал Саша.

После Пажеского корпуса Саша заехал в Министерство просвещения к Ковалевскому.

— Я за разрешением, Евграф Петрович, — с порога сказал он. — Оно готово?

— Прошу прощения, Ваше Императорское Высочество, — извинился Ковалевский, — но пока не пришло от Делянова. Лучше заехать завтра.

— Так, — протянул Саша и опустился в кресло, — пока разрешения не будет, я отсюда не уйду. Присаживайтесь Николай Васильевич.

Зиновьев сел рядом.

— Может, не надо так, Александр Александрович? — тихо спросил он.

— Почему? — поинтересовался Саша. — Это не оскорбление заставлять члена императорской фамилии ждать?

— Я сейчас пошлю к попечителю за бумагой, — пообещал Ковалевский.

— Хорошо, — кивнул Саша. — Здесь недалеко.

Министр дал распоряжения лакею, и тот испарился.

— У вас нет ничего почитать по-немецки? — спросил Саша. — Я не хочу терять время.

— Что вы предпочитаете?

— Что попроще, — сказал Саша, — у меня с ним ещё так себе.

Хозяин удалился и вернулся с иллюстрированным журналом под названием « Die Gartenlaube», что Саша перевёл как «Садовая беседка». Журнал состоял из коротеньких заметок на разные темы, которые Саша уже немного понимал.Но углубиться в чтение не успел, потому что вернулся лакей Ковалевского с подписанным разрешением.- А вы говорите «завтра», — усмехнулся Саша.

Кропоткин приехал в среду в сопровождении денщика и Гогеля, которого Саша послал за будущим революционером.

Сели пить чай с конфетами, малиновым желе и крендельками.

— И на каком поприще я прославлюсь? — поинтересовался гость.

— Григорий Фёдорович, — обратился Саша к Гогелю, — я взялся предсказать князю судьбу, и, думаю, он бы хотел сохранить это втайне.

— Хорошо, — вздохнул гувернёр и вышел курить.

— Мне говорили, что вы командуете своими гувернёрами, — сказал Кропоткин, — но я, признаться, не поверил.

— Это было трудно, не сразу, и до сих пор не в совершенстве, — объяснил Саша. — И, честно говоря, не командую, а прошу. Вот в понедельник я предпринял попытку покомандовать министром. И, знаете, не без успеха.

Он встал, открыл тумбочку у кровати и дал гостю подписанное Деляновым разрешение на воскресную школу.

— Хвастаюсь, — сказал он.

— Попечитель — не министр, — заметил Кропоткин.

— Но действовать пришлось через министра, — возразил Саша. — Ненавижу бюрократов!

Гость усмехнулся.

— Так на каком поприще, Ваше Высочество? На военном?

— Нет, князь. Как бы это поточнее определить… Вас прославят ваши книги.

— Я стану писателем? — спросил гость.

— Не совсем, князь, скорее, философом. Вроде, Дидро, Руссо, Вольтера, Локка и Монтескьё.

— То есть политическим философом?

— Да, вы верно поняли. Но отчасти и писателем в той степени, в которой писателями были Сен-Симон, Томас Мор и Руссо.

— Если бы я не знал, что вы предсказали плен Шамиля, я бы решил, что вы надо мной издеваетесь, Ваше Высочество, — заметил Кропоткин.

— Ни в коей мере, князь.

И Саша отпил чаю.

— А вы можете не называть меня «князь»? — спросил гость.

— Почему?

— Когда я ещё жил в Москве, княжеский титул использовался в нашем доме при каждом удобном случае. У меня тогда был гувернёр француз Пулэн, и он мне рассказывал о Великой французской революции, о том, как «граф Мирабо» и другие отказались от своих титулов, и Мирабо открыл мастерскую с вывеской «Портной Мирабо».

— Любопытно, — сказал Саша, — я раньше не слышал эту историю. Кажется, на первых порах Мирабо зарабатывал на жизнь переводами.

Кропоткин пожал плечами.

— Передаю так, как слышал от Пулэна. Я после этого всё думал,