Штатский - Юрий Ра

— Ни в коем случае. Увидит кто, тоже захочет навестить то место. Пролезем, раз вы говорите, что проскочим.

Что брать из старого лагеря? Кроме пулемета и посуды всё имущество и так на телеге. Ах да, личное оружие и одежду, сушащуюся на ветках, не забыть. И кое-какие продукты. Короче говоря, навалили целую телегу, так что ехать не получится даже их единственной женщине. И неудобно сидеть, и лошадку жалко. Пословица «Баба с воза, кобыле легче» витала в воздухе, никем не произнесенная.

Переброска подразделения через местность, занятую противником, по всем статьям проходит как боевая операция. Собрали имущество, поспали немного, накормили скотину, сами поели. Пулемет с заправленной лентой был установлен на корме, то бишь на задке телеги чисто на всякий случай. Его накрыли брезентом и закидали сеном так, чтобы по первой команде можно было привести к бою. Пользуясь ночным временем, личное оружие прятать не стали. Немцы в потемках сейчас не ходят по дорогам, а мирное население вряд ли начнет сильно возмущаться, увидев пятерых путников с винтовками за спинами или автоматами на груди. Курс обучения стрельбе и обращению с немецким пистолетом-пулеметом прошли все. Парамонов вдолбил им, что стрекотать МП-40 будет и от пуза, но, если охота попадать в цель, пользователь должен откинуть приклад и упереть его в плечо. А потом еще и прицелиться. И короткими очередями! И не держаться за магазин, дабы не случилось затыка при стрельбе. И чаще менять позицию, а не стоять столбом. Лучше вообще стрелять не стоя, а с колена или лёжа, если позволяет обстановка.

Хутор Парамонову понравился, он оценил его утром, когда проснулся. Шли почти всю ночь, учитывая, что ночи в августе не такие уже и короткие — устали. Не стали ничего обустраивать, только распрягли Дуняшу, стреножили и пустили пастись рядом с двором. А сами сняли с телеги большой пук сена, украденного по дороге из стога, и заснули вповалку в хате.

А уже утром во время осмотра доставшегося по праву самосельцев дома и подворья определили — а ведь ничего так база. В таком можно и перезимовать, если запасы заготовить. И если никто не придёт с недобрыми намерениями. И стойло есть, и сарай для запасов, кстати, с подвалом. В самом доме тоже подпол имеется. Короче говоря, сделан хутор по уму и для себя. Из такого жилья по своей воле не уходят.

Новое место обитания сразу подняло вопрос планов. Василий один был кровно заинтересован в продолжении путешествия, но и он не готов был идти один через зону боевых действий. То есть в тылу врага, но по которому то и дело проходят разрозненные группы окруженцев, дезертиров и народных мстителей типа самого Василия.

Если честно, он и сам не понял, как оказался втянут в эту войну. То есть сначала его призвали, потом разбомбили, а потом уже какое-то необъяснимое желание поквитаться с теми, кто расстреливал из пулеметов их колонну на бреющем полете. И обида, что снова кто-то хочет творит с ним и его земляками всякое непотребство. Советская власть не сахар, но мужика всегда и все обижали, так что вроде не привыкать. А эти, народная власть и в самом деле не только хапала, а еще и что-то делала. Если верить старшим, то при помещиках жилось гораздо хуже. Не в плане пожрать, а за людей крестьян никто не считал. А еще, если верить тем же старикам, то немцы тоже за людей не считают, но уже не мужиков, а всех славян. Один дедок, вернувшийся из плена, много рассказал про условия содержания русских солдат в немецкой неволе. Если даже половина тех рассказов правда, то нет, не надо Василю этой новой оккупационной власти.

Единственный выживший его сын подался на учение аж в Тулу, вот тоже чудо — бесплатно учат ремеслу, кормят-поят-одевают. Жена давно обрыдла, да и поговаривают про неё в деревне разное. Братья, сваты, кумовья небось и без него как-то под немцев проживут. Во всяком случае, он им не помощник в том бедовании, какое всех ждет впереди. Если верить москвичу, а чего ему не верить-то, война ждет страну долгая, и оккупация продлится не один год. Может и в самом деле есть смысл остаться на хуторе с обществом любителей природы.

На том и порешили: с местными не якшаться, но и показательно не строить из себя ничего эдакого. Просто беженцы, просто заняли брошенный хутор, просто живут себе, никого не трогают. А все конфликты было решено гасить в зародыше. Потому как претензия у тутошних крестьян к обществу может быть только одна — у пришлых есть лошадь. Лошадь вполне достойный повод для насилия. Не станешь же объяснять, что народ на хуторе собрался не то чтобы злой, но вооруженный и под обстрелом побывавший.

— Что, просто жить будем, дядь Саш?

— Просто не получится, Геныч. Будет немножко сложно. Ходить придётся много и далеко.

— Куда?

— За скальпами. Фенимора Купера книжки читал?

— Ага! Там индейцы с убитых врагов волосы срезали и хвастались друг перед дружкой.

— Вот же гадость! — Скривился Алексей. — Наверняка жид какой-нибудь написал.

— Да нет, англичанин. Он уже помер давно. А книжка про американских индейцев и их войну с европейцами. Индейцы — это вроде как татары, только совсем дикие, которые еще сеять не научились. — Как мог объяснил ситуацию Парамонов. — Выражение «ходить за скальпами» означает охоту на врага.

— Только я не понял, почему далеко ходить будем. Фашистов кругом полно, куда не сунься — едут ироды.

— Так понятно, почему! Дураков нет под своими окнами гадить. — Пояснил товарищу политику Парамонова Василь.

— Именно так! Одни дома на хозяйстве сидят, другие идут в рейд. Кто спросит — за солью пошли, на курево выменивать.

И снова никаких постов, секретов вокруг базы или караульных вышек. Не располагает гражданский коллектив к таким строгостям. А еще людей нет, чтобы как следует сторожиться. Василий, походив по хате, по прочим постройкам, сказал, что чего-то не хватает, чувствует он. Парамонов не отмахнулся от странного поведения товарища, а наоборот начал его «качать» наводящими вопросами, мол чего тебе мил человек не хватает? Оказалось, что не хватило крестьянину разоренной ухоронки. Не должно такого быть, чтобы хуторяне ничего не спрятали.

— Погоди, Василь! Ерунду говоришь, что одни спрятали, то другие нашли и уже давно утащили.

— И где это?

— Что это? Сказал же, унесли