Порождения войны - Яна Каляева

к вискам, пережидая острую вспышку головной боли. Дыхательные упражнения помогали все хуже.

— Вы, разумеется, знаете, что ОГП курирует, помимо прочего, программу Умиротворения, — продолжил Вершинин. — Не знаю, для этого вас туда затребовали или для других целей. Вам, полагаю, виднее. Если вас превратят в растение, то это бездарнейший перевод материала, как по мне.

— У вас ведь есть другое предложение ко мне, — угадала Саша без всякого месмеризма. Скверно, если ее сейчас возьмут классическим приемом “добрый следователь”, но рискнуть стоило. — Против своих я действовать не буду, это вы хорошо понимаете. Но война, даже эта, не сводится к противостоянию двух сторон. Людям предприимчивым война открывает массу возможностей. Что вы хотите, чтоб я для вас сделала?

— Вот это разговор. Вашу готовность к сотрудничеству я тоже оценил. Будете?

Вершинин достал из ящика стола пачку папирос и спички. Саша знала, что следует отказаться, но это было выше ее сил. Курить хотелось смертельно.

От папиросы Сашу немного повело, и боль вроде бы притупилась.

— К делу, — Вершинин побарабанил пальцами по столу. — Полковник Вайс-Виклунд крайне заинтересован в человеке, который помог бы ему установить контакт с его дочерью, Аглаей.

Саша сморщила лоб, будто бы силясь припомнить эту фамилию. Вершинин по-мальчишески улыбнулся.

— Бросьте этот любительский спектакль, Александра! Нам прекрасно известно, что Аглая Вайс-Виклунд возглавляет разведкоманду в пятьдесят первом полку. И то, что вы с ней состоите в доверительных отношениях, тоже не секрет.

— Комиссар обладает определенным влиянием в своем полку, — осторожно сказала Саша.

— Оставьте это кокетство. Вам не к лицу. Если кто-то в целом свете может вернуть Вайс-Виклунду его дочь — это вы.

Скорее всего, подумала Саша, это означает, что она станет заложницей. И Аглая на шантаж не купится. Саша верила в своих друзей и знала, что какое бы предложение насчет нее они ни получили, во вред их общему делу они действовать не станут. А Саше эта история может дать хоть какой-то шанс, хотя бы время…

— Не вижу причин, по которым я не могла бы помочь подруге установить связь с семьей, — сказала Саша. — Не думаю, что у меня много времени, но если вы свяжетесь с Вайс-Виклундом оперативно… чтоб убедить его, что мы с его дочерью действительно близки, расскажите ему вот что. Когда Аглае было шесть лет, она подарила дочери кучера свою немецкую фарфоровую куклу. Дочь кучера потом обвинили в воровстве и выпороли. Куклу вернули Аглае, Аглая разбила ее и пересобрала из ее частей паука с человеческим лицом.

— Ценный же вы ресурс, Александра, — Вершинин восхищенно цокнул языком. — Жаль только, не вполне мой ресурс.

— Вы не выглядите как человек, которого это остановит, когда игра стоит свеч.

— Я наведу справки, стоит ли эта игра свеч. Возможно, Вайс-Виклунд хорошо заплатит за вас. Он богат, а зачем ему деньги, когда его единственное выжившее дитя пропадает? А пока я все равно передам вас в ОГП. Оставить вас здесь, не предъявив хотя бы ваш труп — это обострение отношений между ведомствами, которого вы пока не стоите. Вы не обижаетесь, Александра? Мы ведь с вами как деловые люди говорим.

— Разумеется.

— Но я выторгую для вас несколько дней, которые вы проведете в приемлемых условиях. Пытаться допросить вас больше не будут. Считайте это моим авансом по нашей сделке. А там попытайтесь выиграть время. Умиротворенной я вас никому не продам. Полковник Щербатов активно участвует в вашей судьбе. Что, следует полагать, ничего доброго вам не сулит. Но попробуйте как-то это использовать. В наших теперь уже общих интересах.

* * *

— Саша, ты не справляешься, — сказал Урицкий.

— Я знаю, Моисей Соломонович.

Сашу перевели в сухую и чистую камеру. Пожилая фельдшерица обработала ее раны. Но с каждым часом становилось все хуже. Приносили еду, и она пыталась есть, однако почти ничего не удавалось в себе удержать. Из-за непрестанной боли в голове и в иссеченной спине Саша не могла спать и проводила часы в горячечной полудреме, беседуя с людьми, которых здесь не было.

Силы покинули ее. Если б ей задали сейчас вопросы, она бы просто ответила. Но ее больше не допрашивали. Возможно, Вершинин держал слово, но скорее настоящая причина была в другом: все, что она знала о ситуации в полку, теперь не ценнее, чем прошлогодний снег. Может, пятьдесят первого уже и нет вовсе. Столько людей, которых она любила, мертвы; может, уже и все. Прохора убили, она видела это своими глазами. Как-то там его яблоньки без него? Они все умирают, и она остается одна. Господи, лишь бы Ванька был жив. Пусть она никогда больше не обнимет его, но только пусть он живет.

— Я помню, что должна не сдаваться, Моисей Соломонович. Но я не помню, почему и ради чего. Какие-то слова… свобода, будущее, исторический процесс… Что они означают? Почему это было важно? Так больно, боль, кажется, сгрызла меня целиком, ничего от меня не оставила. И очень страшно. Вы мертвы, Моисей Соломонович, вы не можете мне помочь. Никто не может. Я хочу только, чтоб перестало так болеть и чтоб меня оставили в покое.

— Но ведь тебя и оставили в покое, — ответил воображаемый Урицкий. — Ты пошла ради этого на сделку с врагом, помнишь?

— Так нельзя было?

— Нельзя, — Урицкий пожал плечами. — Но дело сделано. Теперь пусть хотя бы не окажется, что ты напрасно заплатила за возможность выжить. Ты должна продолжать работу комиссара. Доносить до людей смысл и цель того, что происходит.

— Я сама уже не понимаю. Мы убиваем их, чтоб они не убили нас. Только вот чем больше мы убиваем их, тем больше они убивают нас. Мы все по колено в крови. Это замкнутый круг, приумножение насилия и ненависти. Мы не начинали этой войны и не можем ее остановить, но кому какое дело. Чтоб уничтожать таких же людей, как мы, мы убиваем людей в самих себе. Превращаем себя в кадавров, в механизмы ради служения великой цели, которой я уже и не могу вспомнить…

— Ты — комиссар, — сказал Урицкий. — Ты сама хотела эту работу, никто тебя не неволил. Теперь у тебя нет права отступать. Если соль потеряет силу, что сделает