По прозвищу Святой. Книга первая - Алексей Анатольевич Евтушенко

под ветки, норовящие хлестнуть по лицу, продирался напрямую через заросли малины. Дышал ровно, ритмично, как учили: раз-два-три-четыре — вдох через нос, раз-два-три — выдох через рот.

Главное — держать направление. Это не трудно, когда ты его умеешь чувствовать не хуже компаса, да ещё тебе помогает КИР и дрон-разведчик, озирающий окрестности над твоей головой. Второй дрон следует за немцами, посылая информацию об их передвижении в реальном времени.

Напрямую от болота, где засел его корабль, до пасеки дядьки Акима — девять километров.

Немцам, чтобы добраться до неё, нужно вернуться к машинам (это два с половиной километра), потом доехать до Лугин (ещё три), затем по относительно хорошей дороге двенадцать километров до Липников и ещё четыре по грунтовке уже до самой пасеки. Итого: двадцать один километр с половиной.

Считаем по самому удачному для немцев раскладу. Сорок минут — дойти до машин, занять свои места и переехать через брод на правый берег Жерева. Затем пятнадцать километров по относительно хорошим дорогам до Липников. При средней скорости пятьдесят километров в час — это восемнадцать минут. Полюс пять минут, чтобы проехать четыре километра по грунтовке до пасеки. Итого: ровно час. Это, напомним, при самом удачном раскладе. На самом деле больше, час десять где-то. Но будем считать час. Я бегу со скоростью почти двадцать километров в час. Девятнадцать с половиной, если быть точным. Значит, чтобы преодолеть девять километров, мне нужно полчаса. Плюс минус. Полчаса в запасе. Хорошо.

Дядька Аким пил чай с мёдом. Сидел за своим деревянным столом во дворе, макал хлеб в миску с мёдом, ел, прихлёбывал из жестяной кружки, не торопясь. Рядом с ним, у лавки, стоял вещмешок с притороченным к нему на манер шинельной скатки овчинным тулупом и лежала его крепкая походная палка.

Увидев Максима, приветственно махнул рукой.

— Здравствуй, дядя Аким, — выдохнул Максим, подбежав.

— И ты здравствуй, Коля. Чайку?

— Пожалуй, откажусь. Времени мало.

— Так уж и мало? — хитро прищурился Аким.

— Через полчаса здесь будут немцы. Точнее, через тридцать пять минут.

— За тридцать пять минут можно пообедать хорошо, а не то что чаю попить. Садись, отдохни. На вот, хоть ломоть хлеба с мёдом съешь, никогда не помешает подкрепиться. Долго бежал? — спросил он с самым невинным видом.

— Всё тебе расскажи, дядя Аким, — усмехнулся Максим, присаживаясь. — Сколько надо, столько и бежал. Главное, успел. Ладно, посижу пять минут, — он взял хлеб, макнул в мёд, отправил кусок в рот. — М-м… Изумительный всё-таки у тебя мёд, дядя Аким. А ты, гляжу, уже собран?

— Ага, — сказал Аким. — Бурёнку хорошим людям в Липники отвёл. Кота им же передал. Собаки у меня нет. А пчёлы… Разроятся, разлетятся, одичают. Так тому и быть. Ничего, Бог даст, снова заведу, когда немца выгоним.

— Как ты догадался, что пора уходить?

— Чуйка. Поживешь с моё, тоже будешь такие вещи знать заранее. Хотя тут и без всякой чуйки понятно. Кто хлопцев Тараски и его самого в лес увёл, где они все и сгинули? Пасечник Аким. Значит, надо его брать.

— Да, верно, — сказал Максим. — Всё хотел спросить. Сколько тебе лет, дядька Аким?

— Шестьдесят два. Поживу ещё. Дед мой в девяносто пять мог и стакан горилки выпить, и песню спеть, и по тайге с десяток-другой верст отмахать. А я, говорят, на него похож. Ну что, пошли?

— Пошли.

Аким поднялся, одел на плечи вещмешок, взял палку, поклонился дому:

— Прощай, дом. Извини, что не смог тебя защитить. И ты, дедушка, прости. Уходи в лес, к родне. Ну, или сам знаешь, куда.

После чего перекрестился, повернулся и пошёл со двора, не оборачиваясь.

— Какой дедушка? — не понял Максим.

— Так домовой, какой же ещё. Мы с ним душа в душу столько лет прожили. А теперь — вон как.

— Ты же, вроде, в Христа веришь, дядя Аким?

— И что? Верю. Христос — это одно, а домовой и вся эта чумазая братия навроде лешего, банника или, скажем, русалок с нявками — другое. Обижать никого не надо.

Немцы подъехали через двадцать минут. Солдаты повыпрыгивали из кузова «опеля» и бронетранспортёра, рассыпались по двору, забарабанили в двери дома.

— Здесь открыто! — крикнул один из них.

— Обыскать всё! — приказал капитан. — Нам нужен хозяин.

Десяти минут хватило, чтобы понять — здесь никого нет. Дом пуст.

— Ну, что делать будем? — осведомился капитан Оскар Хубер.

Штурмбанфюрер Йегер задумался. Скорее всего, пасечник ушёл к партизанам. Догадался, что его будут искать. Не так уж это было и сложно. Что ж, если так… Пора всем показать, что шутить он не намерен. И начать прямо сейчас.

— Канистра другая бензина найдётся?

— Конечно.

— Прикажи солдатам сжечь здесь всё. Дотла.

— Хм, — сказал капитан. — Может, и правильно. Пусть знают.

— Пусть, — ответил Йегер. — И это только начало.

Когда над лесом, застилая солнце, поднялся дым от горящей пасеки и дома, Максим с дядькой Акимом как раз пересекали довольно широкую поляну. Остановились, обернулись.

— Дом твой жгут, дядя Аким, — сказал Максим.

Аким молчал. Смотрел, как поднимается над лесом столб чёрного дыма, щурился, сжимал губы.

— Пчёл жалко, — произнёс, наконец. — Если они пожгли ульи…

— Не рви сердце, дядя Аким, — сказал Максим. — Они за это ответят, обещаю.

— Ответят, говоришь? — пасечник остро глянул на Максима. — Хорошо, коли так. Пора бы им уже и ответить. За всё, что они на нашей земле творят.

До партизанского лагеря дошли к вечеру того же дня. Максим сразу же направился в штабную землянку, где и застал Нечипоренко с Сердюком. Командир отряда и комиссар, по обыкновению нещадно дымя, обсуждали дальнейшие планы.

— А вот и Коля, — обрадовался Нечипоренко. — Заходи, Коля. Ты откуда такой красивый?

Максим поздоровался, рассказал вкратце, что случилось.

— Значит, дядька Аким теперь тоже с нами постоянно будет, — констатировал Нечипоренко. — Что ж, это хорошо. Хотя то, что сожгли его дом и пасеку, конечно, плохо, — глубокомысленно добавил он.

— Дом и пасека — ладно, — сказал Максим. — Хуже другое. Немцы всерьёз решили по нам ударить. Им не понравилось, что мы уничтожили отряд Гайдука.

— Этого следовало ожидать, — заметил Сердюк. — Мы ещё и состав с