Новичок - Валерий Петрович Большаков

зримо стянут пространство, пряча горизонт за белесою штриховкой струй.

Я оглядел перспективу улицы Ленина – асфальт сухой, и луж не видать, но лило совсем недавно, больно уж свежа и умыта листва.

– Куда сначала? – вкрадчиво заговорила Алла. – Давай, в Томину квартиру зайдем! Она ж тебя просила глянуть. М-м? А ключ где?

– Нет уж, – мягко улыбнулся я. – Соблазнишь еще…

– Да ты что?! – округлила глаза коварная. – Я?!

Моя рука с удовольствием охватила тоненькую девичью талию, и Комова прильнула сама, улыбаясь лукаво и смущенно.

– Ага, я такая… – вздохнула она, не слишком раскаиваясь, и глянула исподлобья. – Бережешь меня, да?

– Берегу. Чтоб до шестнадцати никаких «динь-динь» и «ай лю-лю»!

Было забавно наблюдать, как легкая тень недоумения в Алкиных глазах рассеивается, замещаясь беспримесным сиянием радости.

– «Цигель, цигель, ай люлю»? – выговорила девушка, еле сдерживая смех. – Это из «Бриллиантовой руки», вспомнила! А «динь-динь»? Ой, вот балбесина! «Синьор Робинзон»!

Я молча притиснул длинноногое создание, и Алла кротко выдохнула мне в ухо:

– Ничего, я подожду. Уже недолго осталось…

Щеки и уши мои полыхнули стыдливым теплом, и хорошенькая вредина захихикала, отмечая прореху в линии обороны. Еще одна маленькая победа в девичьей робкой осаде.

– Пошли уж, – буркнул я.

– Куда? – распахнулся наивный взгляд. – К Томе?

– В школу!

* * *

 – Молодцы! – похвалила Анна Михайловна, складируя стопки исписанных тетрадок. – Просто молодцы. Даже проверять не буду, и так видно…

– Все-таки, думаешь поступать в физматшколу? – Вероника Матвеевна по привычке отворила форточку, чтобы не дымить в учительской.

– Да, – кивнул я, улыбаясь давешним переменам в судьбе. – Самого Колмогорова застал! Минут пятнадцать, наверное, проговорили… Вот уж где глыба! Сказал, что мои дипломы как пропуска! Нет, экзамены я все равно сдавать буду, оба тура. Как раз Олимпиада на спад пойдет…

– А с «АББОЙ» тур? – встревожилась Алла. – Ты что, не поедешь? Бросишь нас, да?

– Да куда ж я от вас денусь, – мои губы сложились в усмешку. – Я как раз и выпрашивал у академика две недельки в сентябре, чтобы всё успеть…

– И не с «АББОЙ», а с «АББА», – строго вклинилась Анна Михайловна. – Название группы не склоняется, это же сокращение.

– «Два» тебе, Комова, по руссишу! – фыркнул я.

– Да нет, Аллочка – умничка… – вступилась классная. Покопавшись в ящике стола, она достала два новеньких «Свидетельства о восьмиклассном образовании». Корочки немного отличались цветом от «нормальных» аттестатов, но, главное, что они есть. – Держите! Ну, не слишком торжественно, конечно, так не выпускной же… Хотя, если честно, расставаться жаль. Нам бы хоть парочку таких, как вы!

– Да хоть бы одного на смену! – хмыкнула математичка, докуривая. – Вот, кого теперь на матолимпиаду слать?

– Воспитаете в своем коллективе, – хихикнул я. Меня разбирало нелепое детское веселье, вроде того, что испытывают первоклашки после первого в их жизни последнего звонка. «Ура! Каникулы!» Вот только мне «летний отдых» не светит. Работы – море!

– Воспитаешь тут… – заворчала Вероника Матвеевна.

– Аллочка! – вдруг всплеснула руками классная руководительница. – А ты-то куда собралась? В музыкальное училище?

– В Центральную музыкальную школу! – гордо отчеканила Комова.

– Ей в Москонцерте такую характеристику накатали, – похвастался я полезным знакомством, – что хоть сразу в Большой театр.

– Да куда мне… – скромно потупилась девушка. – Какой с меня композитор, я еще даже не учусь!

– Алла… – мой взгляд был полон укоризны.

– А что, не так, разве? Помнишь, как мы на собеседование пришли? Ты тогда ноты показывал, а ведь они целиком твои!

– Ты чего? Да я лишь обыграл твою мелодию!

Математичка весело засмеялась, а отвеселившись, вздохнула с мимолетной печалью:

– Как же я вам завидую, детки… У вас столько всего впереди, и так стартануть! Ну, бегите…

– Домой, небось, еще и не заглядывали? – подхватила Анна Михайловна с добродушной ворчливостью.

– Не-а!

– Ну, удачи вам!

Мы с Аллой вышли из учительской, держась за руки, чтобы педагогам было приятно. Да и нам было хорошо…

– Куда теперь? – поинтересовалась девушка. – К твоим или к моим?

– У тебя на личике нарисовалась до того пылкая надежда, – заулыбался я, – что жаль ее стирать. К твоим.

– Ура-а…

Небосклон на востоке бурлил тяжкими свинцовыми тенями, собираясь дождить, а вот стрелка внутреннего барометра указывала на «ясно, солнечно». И ничем эту душу не переубедишь.

 Среда, 25 июня. День

Москва, улица Грановского

 Андропов накинул поверх костюма белый халат и, придерживая пальцами накрахмаленные полы, на цыпочках скользнул в палату. Иванов лежал, неприятно напоминая покойника – неподвижный, желтый какой-то, обмотанный проводами и трубками.

Лазаренко как будто и не уходил. Встав со стула, он кивнул – уступаю, мол, – но председатель КГБ отрицательно помотал головой.

– Насиделся уже, – шепнул он.

– Можно и в полный голос, – чуть насмешливо сказал дежурный врач. – Не разбудим.

– К-хм… – насупился Ю Вэ. – Как он?

– Положение тяжелое, но стабильное. У товарища Иванова хорошие шансы. Организм не молодой, но крепкий, и сердце здоровое… Ждем.

– Понятно… – Юрий Владимирович сделал знак Лазаренко: выйдем.

В прохладном, гулком коридоре «кремлевки» первым заговорил Александр Иванович.

– Снайпер ликвидирован. Не поляк, – предельно лаконично доложил он. – Предположительно – ЦРУ. Работала группа, взяли двоих. Потрошим.

Андропов усмехнулся. Рядом с этим, очень сдержанным и жестким человеком, ощущался неуют.

– Понятно, – вытолкнул он. – Вы тут часто бываете? Держите меня в курсе. Борька должен жить!

Твердый рот Лазаренко дрогнул, сминаясь в неожиданно мягкую, застенчивую улыбку.

– Хорошо. Товарищ Андропов… – Александр Иванович вынул папку из подмышки. – Борис завел ДОР,23но не согласовал. Не успел.

– Давай сюда, – Ю Вэ раскрыл папку. – Даниил Скопин. А-а, тот мальчик…

Достав авторучку, он расписался, где надо.

– Ну, всё. Жду хороших вестей, товарищ Лазаренко!

Глава 17

 Воскресенье, 3 августа. Вечер

Москва, Лужники

 Батареи прожекторов на мачтах задержали на арене светлый день, расталкивая заревом темноту, а хтонический гул многотысячного сборища возносился мощно и протяжно, расходясь в ночи.

 На трибунах становится тише,

Тает быстрое время чудес.

До свиданья, наш ласковый Миша,

Возвращайся в свой сказочный лес…

 Проникновенный голос Лещенко плывет над трибунами, и я замечаю, как многие, поддавшись сентиментальным зовам, плачут. Мне близок и понятен их порыв, неиспытанный ранее подъем, восхитительное чувство единства. Оно пройдет, как благое наваждение, но должно же хоть что-то остаться в душе, задержаться, словно золотые крупинки на лотке старателя!

Олимпиаду-80 запомнят надолго. За великолепную продуманность и безукоризненный порядок, за чудесную, восхитительную атмосферу, очищенную от политических грязей. Провести на высшем уровне глобальные состязания без единой осечки, ни разу не опустив планку, не уступив досадным мелочам – да, это надо уметь.

И афганская