Чужой среди своих - Василий Сергеевич Панфилов

— А?! — хвастливо сказал он, — Каково?

Ни черта не понятно… Но сделав понимающий вид, киваю, и мужик, ещё раз любовно похлопав по скамье, прикрыл глаза, погружаясь в нирвану.

Ковырнув лавку ногтем, едва заметно пожимаю плечом. Что он вообще имел в виду… Скорее всего, мужик каким-то образом причастен к постройке или ремонту бани и захотелось лишний раз похвастаться… но утверждать не возьмусь.

Дядя Витя всё ещё плещется, а я всё ещё сижу, машинально поглядывая по сторонам и отмечая многочисленные шрамы на телах мужиков. Почти всё старшее поколение попятнано рубцами, следами от ожогов и обморожений.

Много синих, расплывшихся от времени партаков. А у многих и шрамы, и татуировки…

Хотя пожалуй, назвать это татуировками я не могу… Партаки, они и есть партаки!

Здесь, в бане, уровень советской медицины виден без всяких прикрас. Чёрт его знает… но мне хорошо видно, что раны у большинства зашивали не просто плохо, а… нет, слов подобрать не могу, до того плохо! Некоторые раны, явно старые, гноятся[26]…

Вообще же, хорошо видно, что народ далёк от фитнеса и здорового образа жизни. Жилистые, крепкие работяги, и, наверное, они могут тяжело работать весь день или тащиться с рюкзаком за спиной за тридевять земель.

Но это, скорее, на привычке к труду, на упорстве, на силе воле и на наплевательстве к собственному здоровью. Жилистые предплечья, венозные ноги, со спинами проблемы у каждого первого. Да, такое вот поколение победителей…

Становится жалко… и отчего-то стыдно. Не знаю… Будто я чем-то провинился перед ними.

Но чем?! Тем, что не сберёг страну, и родился после её распада?

А может быть, тем, что не разделяю их идеалы? Да полноте, их ли… Идеалы, вложенные в голову при полном отсутствии других альтернатив, нельзя назвать своими!

Чертыхнувшись, помотал головой, стараясь выкинуть из неё все эти бесполезные умствования. К чему они?! Зачем?!

Всё равно я ничего не могу сделать… и не уверен, что хочу. По крайней мере, глобально.

— Заждался? — весело интересуется дядя Витя, подходя ко мне, — Ну пошли, пропотеем!

Не оглядываясь, он пошёл к парной, ну а я, помня о наказе матери слушать дядю Витю, не слишком охотно потянулся за ним.

Открыв дверь парной, он поздоровался с народом и без колебаний полез наверх, расталкивая беззлобно ворчащих мужиков. Он здесь свой!

— Эх, хорош парок… — прокряхтел кто-то.

— Малой! — а это, кажется, мне… — Дверь закрой, не выпускай жар!

— Ага… — притворив за собой дверь, осторожно сажусь прямо на пол, стараясь дышать насколько возможно неглубоко. Оказывается, в этом теле я тяжело переношу жар…

Какой там грибок, какое что… плевать! Кажется, легкие сейчас начнут обугливаться! А я ещё и после болезни…

— Давай, малой… дуй наверх! — какой-то неизвестный доброхот настойчиво тянет меня за плечо, — прогрейся!

— Спасибо, я здесь… — выскальзываю из рук, снова оседая на полу.

— Да что ты со старшими споришь!? — внезапно взрывается крепкий ещё дед, который (не удивлюсь!) мог не то что застать Революцию, но и поучаствовать в Первой Мировой! Соскользнув с полки, он ухватился за моё плечо, вздёргивая наверх, и аж выворачивая его.

— Степан Ильич! — тут же рявкнул дядя Витя, — Отстань от мальца! У тебя свои внуки есть, вот им что хочешь крути — хоть уши, хоть руки!

— Да чего он… — не отпуская меня, но чуть ослабив хватку, Степан Ильич крайне косноязычно дал понять, что таких, как я, нужно воспитывать, потому что неча старшим перечить!

— Ильич, — ещё раз рявкнул дядя Витя, и в его голосе послышалось нехорошее, — в последний раз говорю, отстань от пацана!

Старикан, ворча что-то злобное, отпустил руку, и я снова уселся на пол. Несколько реплик, отпущенных мужиками, показали, что многие, считая, что Степан Ильич несколько переборщил, всё ж таки считаю его правым! Дескать, сопля какая… со старшими он будет спорить!

Другие, не обязательно помоложе, вяло спорили, и неожиданно прозвучало…

— Давно тебе, Ильич, пора свои вертухайские привычки забыть! Привык, бляха-муха, тащить и не пущать, так отвыкай, ети!

Спор приобрёл несколько иную окраску, с переходом на личности и заходами в политику. Я выскользнул из парной, и пошёл под душ, где (не то чтобы это сильно поможет от грибка!) ещё раз помылся с мылом. Глянув на веники (на месте), прошёлся по бане, заглянув с небольшой бассейн, куда с уханьем ныряли мужики.

«— А вода не то, чтобы очень чистая» — уныло постановил я. Не так, чтобы всё очень критично… но какой-нибудь конъюктивит — как два пальца! А судя по местной медицине, фармакология вряд ли находится в лучшем состоянии…

Поймав себя на мысли, что, оказавшись в этом времени и теле, временами чересчур осторожничаю, не нашёл в этом ничего удивительного. Недавно — молодой здоровый мужик, а потом, разом, последствия травмы головы и эпилептического приступа, какая-то женщина, называющая себя моей матерью…

… удивительно, что я вообще не свихнулся!

Дядя Витя вышел минут через пять. Сполоснувшись под душем, он деловито попробовал веники, кхекнул довольно и подсел рядышком. Помолчав, он сказал:

— Здесь всякие есть…

Решив, что умному достаточно, он замолчал, прикрыв глаза. Через несколько минут он, открыв глаза, встал и потянулся всем телом.

— Ну что… — спросил меня дядя Витя, провожая глазами вышедшего из парной старого вертухая, старательно не глядевшего в нашу сторону, — пошли? Попарю тебе, а? Осторожненько, на нижней полочке!

— Можно, — согласился я с некоторым сомнением, вставая с лавки.

— О, и дышать легче стало! — хохотнул дядя Витя, входя в парную. Захмыкали… но некоторые осторожно, тая усмешки опущенными вниз головами.

— Народ, двиньте жопами! — проникновенно попросил мужиков мой сосед, — Сейчас по малому слегонца веничком пройдусь! Ему много не надо!

— Да уж поняли, — проворчал кто-то, — Ильич и в самом деле… Не видит, что ли, хрыч старый, что парнишка и на полу еле дышит?

Растянувшись на лавке жопой кверху, и стараясь не думать, какие именно части тела только что касались горячих досок, пытаюсь расслабиться. Естественно, никаких простыней здесь и в помине нет…

… но уже через несколько секунд я перестал думать о чём либо, дыша через раз и растекаясь горячей лужицей по скамье.

Потом, распаренный, лёгкий и необыкновенно чистый, я сидел в мыльне, ожидая дядю Витю, и не думая ни о чём. В голове — звенящая пустота и вялые, будто не мои мысли о том, что хорошо бы сейчас пивка. С рыбой!

Глава 12

Один день Мишки Савелова