Вадим Сухачевский - Доктор Ф. и другие

— ...Ибо иначе — что толку?

— ...Да ни малейшего!

— ...ковыряться и дальше в том, что мы, пардон, сейчас наблюдаем!..

— ...Если не хуже!..

— ...Да, да, при наличии этих последних мрачных предсказаний, которых нынче развелось!..

— ...Уж да, развелось, едри их!..

— ...И вот Президент, имея все же некую меру ответственности...

— ...Уж да, чего не отнять...

Теперь они говорили почти в унисон, так что минутами едва удавалось различить отдельные слова. При всем их разительном несходстве, в этот миг они даже стали отдаленно чем-то похожими друг на друга: «деревянный» обрел некоторую подвижность, теперь в нем ощущалось внутреннее волнение, прежде, казалось, ему неведомое, а «тортоподобный», возобладав над своими кремами, как-то внезапно весь подобрался в кресле, его же кругленькое личико-пряник утратило свою прежнюю сладостность и более походило на грубоватый деревенский хлебец:

— ...Посему это письмо... если оно что-то откроет... А оно непременно должно нечто эдакое открыть, нечто самое глубинное...

— ...Да уж непременно — иначе к чему весь сыр-бор?

— ...Да-да, ибо все, кто им пренебрег, закончили...

— ...Не приведи Господь, как закончили!

— ...И что постигло их страну...

— ...Не приведи Господь, что постигло!

— ...Не случайно оно всплывает на свет в самые круглые даты истории. А как раз послезавтра...

— ...уж куда круглее!

«Тортоподобный» стал почти так же суров и собран, как его «деревянный» сосед.

— Таким образом, — заключил он, — вопрос стоит о вашей помощи Президенту и России. Не более и не менее!

— Уж никак не менее! — подтвердил «Держиморда».

— Но почему... — (Мне с трудом удалось пробиться сквозь их гомон.) — ...почему вы думаете, что сможем прочесть давно сожженное письмо?

«Обходительный» снова растаял до сливочно-кремового состояния:

— Сможете, милые, сможете! — проблеял он.

— Не можешь — научим, — сходу задеревенев, вставил армейскую присказку «Держиморда».

— Скорее — поможем, — поправил его «кремовый». — Существуют средства, специально разработанные в нашей лаборатории. При учете ваших и без того недюжинных способностей — уверен, абсолютно действенные! Мы тоже, как изволите видеть, не сидели тут сложа руки... Каждому — всего один укольчик, практически совершенно безболезненный, — и ваши интуитивные способности умножатся до невероятия! Всего один! Чик — и всё!

— С чего вы взяли, что мы позволим вам?.. — начала было Лиза.

— А не хочешь — заставим, — перебив ее, закончил ту же присказку «деревянный».

Хватка у него, впрочем, была вполне железная. Одним рывком очутившись рядом со мной, он уже держал меня как в тисках. Я попытался вырваться, но не удавалось даже слегка шевельнуться.

Мгновенно откуда-то понабежали люди в белых халатах. Через миг Лиза уже билась в руках двух гренадерского роста санитарок.

Внесли шприцы. Тошнотворно запахло аптекой. Мне закатали рукав. Лизу я не видел за белыми спинами, сгорбившимися над ней...

Укола я и вправду почти не почувствовал, только хватка на моих плечах мигом ослабла, и белых халатов больше не было. Испарились! А вот кресло подо мной кружением поплыло по комнате. В таком же вальсе кружилось и кресло Лизы. Мы взялись с нею за руки и соединились в едином, все нарастающем вращении. Очень странном вращении, ибо стены, окна, кресла наших мучителей — все оставалось бездвижным, как звезды на небосводе, не замечающие кружения Земли.

«Держиморда» отступил в угол и там вовсе задеревенел. «Обходительный» таял, растекался и сползал на пол сливочной лужицей. Вот уже его пряничное личико смотрело на нас с пола, из горки крема.

...Афанасий!.. Боже, он-то тут при чем?.. Откуда вдруг взялся?..

— Хстрасенсорное наблюдение, — несколько виновато ответило это чучело, облаченное в цивильный костюм. — Усё по инструкции...

— Э, на меня-то не наступи! — с пола подал голос вовсе уже растаявший «сливочный», в которого Афанасий чуть было не вляпался лаковой туфлей.

— Бачу, усё бачу, — отозвался тот, немного подавшись в сторону. — Усё под контролем. — И запил свою неловкость извлеченным из жилетки «Карденом».

...Камин!.. Господи, откуда тут камин?.. И что полыхает в нем?.. Какая-то бумага... Полыхает, корчится от жара — и никак не может сгореть...

— Господа... Это... это ужасно, господа!..

Чей голос? Вроде, никто сейчас рта не раскрывал... Или вон тот, с благообразной бородкой, в мундире, с голубой муаровой лентой через плечо, вдруг на долю мгновения появившийся и уже растворяющийся на глазах?.. Император Николай! Ну конечно! Это был он, вне всяких сомнений!..

А на его месте — уже бледный молодой человек, одетый во флотскую форму образца начала века. Тоже смотрит на борющуюся с огнем бумагу в камине. Глаза его грустны. Потом он переводит их на меня. Он — лейтенант фон Штраубе; странно — но я, оказывается, знаю его... Всё, нет его, тоже растворился. Только глаза его, устремленные на меня. И голос — слабо-слабо пробивается сквозь толщу времен, как всплески далекого весла.

— Бедный малыш!.. — говорит он. Нет, не мне — кому-то другому, невидимому.

В кресле, из которого вытек «сливочный», теперь восседал кто-то другой, худой, высокий, с длинным носом, одетый в какие-то невиданные мною раньше восточные одежды. На лице его явно проступали трупные пятна. Пахло от него застарелой гнилостью.

Когда мы с Лизой в своем странном вальсе очутились возле него, он произнес:

— Elisabet, la fille la mienne. Et je t’ai prepare а ce destin. Pardonne me coupable... [Елизавета, дочь моя. И тебе я уготовил эту судьбу. Прости меня, грешного (фр.)]

— Ты знаешь, кто это? — не разжимая губ, спросил я Лизу (теперь мы с легкостью общались с ней мысленно).

— Да, — так же мысленно ответила она, — теперь я знаю. Это мой покойный французский прадедушка кюре из Лангедока Беренжер Сонье. Когда-то он, было дело, вообразил себя живым богом. Или другие за него это вообразили — так, знаешь, иногда бывает.

Следы тления на его лице множились с каждой секундой. Еще миг — и он развеялся, оставив памятью о себе только этот гнилостный запах.

— Но ведь он давно умер... — мысленно сказал я.

— А ты всегда умеешь отличать мертвое от живого? Мы с тобой сейчас, например, какие — можешь сказать?

Нет, я не мог. Такого кружения не бывает у живых. Может быть, только в каком-то промежутке между жизнью и смертью, когда на этой ладье, плещущейся рядом, отплывает в страну Запада душа?..

А вот и он у камина, — как его не узнать! Коса торчит из-за плеча, на лицо наполз островерхий капюшон, но ясно, что сейчас он неотрывно смотрит на нас. Не то ангел, не то демон из Апокалипсиса. И имя ему — Смерть... И, так похожий струпьями на своем лице на только что сгинувшего в небытие преподобного Беренжера Сонье, ангел-демон Чума взирал на нас безразличными ко всяким людским страданиям глазами... И ангел-демон Голод смотрел на нас единственно оставшимися на его скелете живыми очами, жадными до всякой пока не истлевшей плоти... И блистал, блистал в зареве каминного пламени четвертый, ангел-демон Война, отбрасывая блики от своей кованой кольчуги и смертоносной рапиры, уже готовой сечь головы всем — правым и неправым...

Не было там только Пятого — ангела-демона по имени Благо, коему и предстояло вести их бессмертное и смердное воинство до самого города Магиды... [Магида — описанный в Библии город, близ которого произойдет «Последняя битва». Отсюда и ее название — «Армагеддон»: битва при городе Магиде]

...И — вот вы каков, оказывается, мученик-тамплиер Жак де Моле, вдруг сменивший их у камина! Но отчего глаза ваши, на миг встретившиеся с моими, затуманило сомнение? В чем усомнились вы, последний великий магистр Ордена, глядя на меня? Неужели я, по-вашему, слишком слаб и легковесен, чтобы быть вместилищем ваших неподъемных Тайн?..

2

Стремительно летящие... не нуждаются в предупреждении о правдивости.

Из китайской «Книги Перемен»

...уже вместе с Лизой кружась в каком-то несуществующем пространстве, не знающем ни времени, ни границ.

...Каково тебе лежать на берегу этой притихшей реки в ожидании неторопливого перевозчика, старший лейтенант Двоехоров, каково хранить свою — увы, столь крохотную! — Тайну? Вон уже и весла плещут воду вдали...

...Что кручинитесь вы в своем погруженном во тьму Центре, Снегатырев и Погремухин? Этот перевозчик, ей-ей, покуда еще не за вами...

...А это кто, седовласый, в огромном кабинете, залитом светом?.. Боже, да неужели Сам?.. Рядом, на большущем столе, бутылка коньяка — «нашенского, дагестанского». А прислуживает ему мопс, натуральный, черненький такой мопсик, но с человеческим вполне личиком, с разумными глазками. Подносит блюдце с кружками лимона и, поставив это блюдце на стол, говорит задумчиво: