Золотая лихорадка. Урал. 19 век. Книга 2 - Ник Тарасов

— Мины — это хорошо, — кивнул старый казак. — Только мина всех не положит. Первых трёх-четырёх — да. А кто прорвётся дальше — того встречать надо. Вплотную. Сталью.

Игнат немедленно включился в работу. Вместе с Савельевым они начали перекраивать нашу оборону со знанием дела, которое меня поразило до глубины души. Казаки привнесли с собой не только сабли и пики, но и опыт ведения войн на границах Империи, где противник был жесток и хитёр. Они знали, как организовать перекрёстный огонь, как делать «волчьи ямы», прикрытые хворостом, как расставить секреты так, чтобы враг и пикнуть не успел, как использовать рельеф местности для засад.

Артельщики смотрели на новых защитников с благоговением, смешанным с опаской. Для моих работяг казак был фигурой почти мифической — защитник веры и отечества, страшный в гневе, беспощадный к врагу.

— Слышь, дядька, — робко спросил молодой Сенька у одного из казаков, когда тот точил шашку на точильном камне. — А правда, что вы пули шашкой отбивать умеете?

Казак глянул на него, прищурился, оценивая, потом подмигнул:

— Пули — нет, брехня это. Байка для баб. А вот дурную башку с плеч снять одним махом, пока она моргнуть не успела — это могём. Хочешь, научу?

Сенька отшатнулся, но глаз не отвёл, зачарованный.

— Научи.

И они учили. Прямо там, во дворе, между сменами. Показывали, как держать пику, чтобы не вывихнуть руку при ударе и не вылететь из седла от отдачи, как принимать врага на тесак, как группироваться при падении с коня, как бить ногами в стременах, ломая рёбра противнику. Мои мужики, видя перед собой настоящих воинов, старались изо всех сил. Они понимали: эти люди — их щит. Но и самим плошать нельзя — казаки не любят слабаков и трусов.

К вечеру прииск превратился в крепость. Не в ту кустарную, которую мы строили своими силами, латая дыры где придётся, а в настоящую военную точку, где каждая деталь продумана.

Казаки заняли ключевые посты. Савельев распределил своих людей так, чтобы они перекрывали самые опасные направления — подходы от болота, лесные тропы, речную переправу. Артельщиков поставил во второй эшелон — поддерживать огнём и добивать тех, кто прорвётся через первую линию.

Я смотрел на это преображение и понимал: мы перешли черту. Мы больше не просто старатели, отбивающиеся от бандитов кто во что горазд. Мы стали силой. Организованной, дисциплинированной, грозной.

Вечером, сидя в конторе, я разливал чай. Напротив сидели Игнат и Савельев. Третьим был Волк — я не хотел, чтобы он чувствовал себя отодвинутым новоприбывшими.

— Рябов узнает, — сказал Игнат, глядя в кружку со сбитнем. — У него везде уши. Узнает, что у нас казаки. И что тогда?

— Пусть узнает, — Савельев погладил бороду неторопливым движением. — Ему же хуже спаться будет. Хотя вряд ли он вообще спит — таких, как он, совесть гложет по ночам.

— Это меняет дело, — заметил я, отхлёбывая горячий сбитень. — Раньше он думал, что идёт резать овец. Теперь он поймёт, что лезет в берлогу к медведю. С медвежатами-казаками.

Я кивнул.

— Именно.

* * *

Ночью я вышел на крыльцо. Дождь кончился, небо очистилось, высыпали звёзды — холодные, равнодушные, вечные.

В тишине слышались шаги часовых. Теперь они ходили по-другому — чётче, увереннее, с оружием наготове. Где-то у ворот тихо переговаривались казаки, обсуждая что-то на своём, полупонятном мне языке, перемежая речь южными акцентами. Слышалось ржание лошадей в загоне.

Я чувствовал, как меняется сама суть места. «Лисий хвост» перестал быть просто точкой на карте, где моют золото. Он оброс мышцами, зубами и когтями. Он стал крепостью.

* * *

Утром следующего дня я собрал военный совет в конторе. Игнат, есаул Савельев, Волк, Архип, Елизар. На столе лежала карта окрестностей, на ней свежие отметки — наш лагерь, позиции Хромова в южном лесу, дороги, тропы, опасные участки.

— Хромов сидит здесь, — я ткнул пальцем в точку на опушке. — Человек двенадцать-пятнадцать после вчерашней бойни. Вчера попытался атаковать в лоб, потерял шестерых убитыми и ранеными. Отступил, окопался. Сейчас, наверное, пьёт и думает, как нас достать. Или ждёт подкрепления от Рябова.

Ефим Григорьевич наклонился над картой, прищурился, водя пальцем по линиям.

— Пятнадцать бандитов против нас? — он усмехнулся, и в усмешке этой читалось презрение профессионала к дилетантам. — Это не бой. Это охота. Загонная.

— Что предлагаете, есаул? — спросил я, наливая ему сбитень.

Савельев провёл пальцем по карте, очерчивая маршрут двумя дугами.

— Ночью выходим двумя группами. Первая — пятнадцать казаков — обходит их с запада, через болото. Идём пешком, тихо, как тени. Вторая — десять казаков плюс ваши лучшие «волки», человек пять — с востока, через каменную гряду. На рассвете смыкаем кольцо и давим. Быстро, чисто, без лишнего шума. К утру от банды Хромова останется только память. Да вороньё на трупах.

Игнат кивнул одобрительно, узнавая знакомую тактику.

— Настоящая казачья охота. Окружить и уничтожить. Работает безотказно, если противник не ждёт и расслабился.

— А пленных брать будем? — спросил Волк, и в его голосе слышалась надежда на отрицательный ответ.

Савельев холодно глянул на него, и в этом взгляде не было и тени сомнения.

— Зачем? Это бандиты. Убийцы и грабители. Им пощады не положено ни по закону Божьему, ни по человеческому. Мёртвые не возвращаются за местью.

Я задумался. Жёстко. Очень жёстко. Но правильно. Хромов и его люди пришли убивать нас всех — мужчин, женщин, детей.

— Делаем, как говорит есаул, — решил я после паузы. — Но Хромова, если возможно, взять живым. Мне нужно, чтобы он рассказал, кто ещё из екатеринбургских наёмников работает на Рябова, какие у них планы, где базы. Остальных — по обстановке. Если сдадутся — пленим. Если нет — не церемонимся.

Савельев кивнул.

— Понял. Хромова — живым, если получится. Остальных — как Бог даст.

* * *

Ночь была тёплой для осени, безлунной. Идеально для скрытного передвижения. Казаки выступили в полной тишине — ни звяка снаряжения, ни скрипа сапог. Они двигались пешком, оставив коней в лагере, бесшумно, как призраки, растворяясь в темноте леса.

Я остался в лагере, на стене, с подзорной трубой. Ждал. Ждал рассвета. Ждал звука выстрелов, который скажет мне: началось.

Рассвет пришёл холодный, туманный. Лес тонул в молочной пелене, сквозь которую едва проглядывали силуэты деревьев.

И тут грохнули выстрелы. Сначала одиночные, хлёсткие — казачьи штуцеры, бьющие наверняка. Потом залп — разом, дисциплинированно. Казачий залп, отработанный в сотнях боёв.

Крики, ругань, топот, лязг металла.

Потом — тишина. Звенящая, мёртвая.

Через час Савельев вернулся.