Варяг I (СИ) - Иван Ладыгин

Под бдительным оком Сигурда рабы готовили ладью. Не полноценный драккар, а небольшой карви. Это судно оттащили на песчаную отмель.

Мой взгляд тщательно выхватывал детали этого мрачного спектакля. Тело покойного ярла облачили в лучшие одежды. Но поверх парадной рубахи на Эйрика натянули его кольчугу — практично и символично: он и в смерти оставался воином.

А его меч…

К нему подошел один из старых воинов Сигурда, молча взял тяжелый молот и одним точным ударом согнул клинок пополам. Это было ритуальное «умерщвление» предмета. Чтобы служил хозяину в ином мире, а не оставался здесь, в мире живых. Сталь зловеще прозвенела, сложившись в финальный контрапункт.

В ладью также загрузили провиант: вместо полноценного быка положили лишь его голову и ноги — символическую жертву, достаточную, чтобы обозначить статус, но без разорения ценных запасов. Бочонок с элем и каравай грубого хлеба легли рядом.

А потом я увидел красивую и знатную женщину… Жена Эйрика была окутана лунной бледностью, а в каждом ее шаге отпечатывалась царственная гордость. Истинная валькирия… К ней подошел местный жрец-обрядник и поднес деревянную чашу к губам. Она взглянула на него, потом на своего мертвого мужа, и без тени сомнения, не моргнув и глазом, залпом выпила содержимое. В ее взгляде звездной россыпью сверкали ясность и безропотная решимость. Это был не суицид от отчаяния. Это был осознанный выбор. Она желала уйти с достоинством, по своей воле, без предсмертных мук и унижений. Возможно, в чаше была настойка белладонны или болиголова.

Это потрясло меня куда сильнее, чем ярость боя. Такая простая и такая страшная сила духа, спокойное приятие своей судьбы. Я понял, что имел дело не с дикарями, а с людьми, чьи понятия о чести и достоинстве были выкованы из самого чистого и самого сурового металла.

Сигурд руководил всем этим с каменным лицом. Слова обряда он произносил четко, безупречно, как заученную мантру. Но огня в них не было. Просто политика. Банальный театр власти для живых. Бьёрн покупал лояльность мертвыми врагами, платил монетой из показного уважения. И Сигурд, как хороший управляющий, исполнял волю патрона.

Ладью, груженную смертью, вытолкнули на глубокую воду. Течение подхватило ее, медленно понесло к центру фьорда. Сумерки сгущались быстро, окрашивая море в свинцово-серые, а затем и в чернильные тона.

Сигурд принял от кого-то горящий факел. Неспешно, с неким отстраненным величием размахнулся и метнул его. Пылающая дуга рассекла наступающую тьму.

Сухой, пропитанный смолой лес вспыхнул мгновенно. Огненный столб, багровый и желтый, взмыл в небо, озаряя воду, скалы и суровые лица всех собравшихся на берегу — и победителей, и побежденных. Отблески пламени плясали в широких глазах. Было тихо, слышалось лишь потрескивание огня да далекий крик чаек.

Удивительно, но супруга Эйрика не издала ни звука. Она молча и героически шла за своим мужем.

Один из старых воинов вдруг запел. Он затянул отрывок из саги о павшем герое, о его доблести и о том, как Валькирии ждут его в чертогах Одина. К нему, сначала несмело, потом все громче, присоединились другие его товарищи. Голоса, низкие и высокие, сливались в суровый, монотонный и завораживающий реквием. Это была песня принятия. Песня конца и начала чего-то нового… В загробной жизни.

Я смотрел на этот погребальный костер, плывущий по черной воде, слушал этот хоровод и понимал: это был гениальный психотерапевтический акт для всей общины. Некоторые их них избавлялись от вчерашней верности, от своей прежней жизни под рукой Эйрика. И давали молчаливую клятву новой власти. Закрывали прошлое. Сжигали его дотла.

Гениально. Страшно. И бесконечно эффективно. Для обеих сторон.

Дорога до хутора заняла полчаса. Я шел, еле переставляя ноги, будто какой-то подранок. Усталость била под колени, но внутри меня что-то щемило — какое-то странное чувство. Мой хутор. Моя земля. Эти мысли звучали непривычно и почти кощунственно.

Багровый диск заката пламенел за горизонтом, бросая последние лучи на длинный, приземистый дом. Он стоял на небольшом пригорке, у кромки темного, нависающего леса. Ручей серебристой змейкой извивался неподалеку.

Вблизи картина стала менее радужной. Дом стоял на каменном фундаменте, но нижние венцы основательно сгнили, почернели и покрылись грибком. Крыша просела потому, что центральные опорные столбы, врытые в землю, подгнили у основания. Хлев представлял собой жалкое зрелище — одна стена вообще валилась набок, крыша зияла дырами. Из инструментов, валявшихся у порога, я с трудом опознал ржавый, зазубренный серп, сломанную деревянную борону с отсутствующей половиной зубьев и половинку каменного жернова. Богатство неописуемое!

Я свистнул сквозь зубы. Эйвинд, сидевший на лавочке возле двери, хмуро осматривал «владения» и скептически цыкал, будто старик-брюзга.

— Ну что, бонд? — в его голосе слышалась усталая ирония. — Где твои похвалы и мед? Где толпы верных трэллов? Я думал, Сигурд тебе выделит кого-то в помощь…

— Он обещал… Но сначала крыша над головой, — отрезал я, уже составляя в голове список неотложных дел. — Потом хлеб в животе. Без теплого и крепкого дома до первых морозов мы тут все помрем, как мухи. Лес рядом есть. Глина в ручье есть. Камней — вагон. Завтра начнем валить деревья. Сушить будем на месте. Искать надо прямые, крепкие сосны. Без сучков.

Эйвинд молча кивнул и посмотрел на подгнившие столбы. Логика строителя и выживальщика победила в нем логику воина. Выживание — оно на всех одно. Суровое и беспощадное.

Сигурд сдержал слово. И прислал двух рабов. «В помощь», как он выразился. Но на них было «грустно смотреть». Прям, как у Есенина…

Первый оказался стариком, лет пятидесяти, с ввалившейся грудью и сморщенным лицом. Он тяжело дышал, хватая ртом воздух — видно, сломал в давке пару ребер.

Второй был юношей, лет четырнадцати. В его глазах свистела пустота — как метель над вымершим полем. Он был в глубоком ступоре, абсолютно безучастный. Наверняка видел, как умирали его родители.

Я не стал заставлять их таскать бревна. Это было бы бессмысленной жестокостью. Старику наложил тугую, но не давящую повязку на грудь из грубого холста.

— Сиди. — бросил я ему. — И грейся у костра. Следи, чтобы огонь не гас.

Юноше дал ведро.

— Носи воду от ручья к тому месту, — показал я на сложенные в кучу камни для будущего очага. — Молчи. Ничего не говори. Просто носи.

Кормил я их из своей миски. Ту же самую похлебку из овса и кусочков вяленой баранины, что ели мы с Эйвиндом. Мой друг выздоравливал на глазах и