На самом деле (СИ) - Конфитюр Марципана

На душе у Новгородцева было хорошо и свободно. Тем более теперь, когда он больше не боялся разоблачения.

Боря не сказал товарищам всего лишь об одной вещице, что случилась на процессе, а точнее в коридоре после заседания суда. Когда двоим подсудимым дали по обещанной десятке и красиво увели в наручниках, Марина и Борис пошли к выходу. Где-то по пути остановились, стали разговаривать.

— Что, граждане свидетели, хороший приговор? — спросил за их спиной негромкий голос.

Два студента обернулись и увидели доселе незнакомого товарища в погонах.

— Справедливо их посадили? — ехидно поинтересовался он.

— Наверно, справедливо, — буркнул Боря.

— Ну, еще бы! Как не справедливо, если это нужно государству! — усмехнулся незнакомец. — Только больше не балуйтесь, хорошо?

— Это вы к чему?

— Да знаете ли, так вот… Спички — не игрушка и так далее. В общем, следственные органы работают неплохо, а в другой раз враг народа вряд ли станет орудовать рядом с местом прохождения вашей практики. Ну что, намек понятен?

Боря покраснел, Марина побледнела.

— Ладно, не пугайтесь. Дело закрыто. Я на будущее! Кстати, способ был весьма оригинальный!

Глава 37

Лето пробежало, как обычно, слишком быстро, слишком незаметно. Книга Андрея вышла в августе. Он думал, что придется ждать не меньше года, но мечта исполнилась за три месяца.

Андрей шел в типографию университета со счастливым нетерпением и вместе с тем предчувствием чего-то нехорошего. Три месяца он думал о выходе из печати диссертации как чем-то сверхъестественном, волшебном, что, конечно, принесет большое счастье и откроет перед кандидатом нечто новое, невиданное. Дни уже не будут так однообразны, очереди станут двигаться быстрее, новые ботинки перестанут натирать. Но нет, с тех пор, как он узнал, что книга напечатана, его жизнь ни капельки не изменилась.

В типографии Филиппенко получил свои положенные десять экземпляров, еще теплые и мазавшие краской. Всю дорогу сюда он мечтал о той секунде, когда руки прикоснутся к новой монографии, а глаза узрят ее обложку — настоящую, реальную и близкую, скрывающую под собой месяцы и годы труда, сонмы новых фактов, выстраданные и такие родные слова, предложения, сноски, цитаты. Он тогда почувствует подлинную эйфорию!

Увы! Все повторилось, как тогда, после защиты его диссертации. Филиппенко ничего не ощутил. Наверное, он слишком много ожидал и слишком долго строил планы. Тяжесть собственной книги в руках была ничуть не лучше тяжести всякой прочей вещи. Волна счастья — или как там говорится в романах? — не накрыла с головой. Андрей лишь ощутил недоумение. Его книга показалась словно бы игрушечной, какой-то несерьезной. Как, к примеру, дома настоящей пищей считается только то, что варит мать, а не кулинарные опыты-развлечения Андрея или остальных домочадцев, так и монографией могла по праву зваться только книга, написанная кем-то незнакомым, выдающимся.

Андрей открыл страницу наугад, глазами пробежал по абзацу. Да, слова его. Но — как только он раньше этого не заметил! — фразы бестолковые, нелепые, звучат словно невпопад, как-то убого, скупо, заунывно. Текст сырой! Куда смотрел редактор? А куда смотрел он сам⁈ Внизу страницы, чуть ли не на самом видном месте красовалась опечатка: запятая вместо точки после буквы чьих-то инициалов. Отвратительно! Андрей захлопнул книгу.

Он вернулся домой в ужасном настроении и полдня тупо валялся на диване, изучая узоры на обивке. В них ему мерещились картины Нарвской битвы.

Новый приступ апатии длился пару дней. На третий позвонила Анна. Она обнаружила в книжном магазине возле дома аж три экземпляра новой монографии. Поздравила. Спросила:

— Хочешь, искупаемся?

— В августе нельзя купаться, — сказал Андрей. — Илья-пророк в речку пописал. И вообще, ты знаешь, нет настроения.

— Да ладно, хватит киснуть! Может быть, сегодня последний теплый день в этом году. Пошли! Сбор во дворе через пять минут!

— Ну, может через десять? — немного оживившись, Андрей перешел из горизонтального положения в вертикальное.

— Ладно, даю тебе пятнадцать! — расщедрилась Сарафанова. Наверно, поняла, что ей не хватит десяти минут, чтобы правильно накрасить губы.

Собравшись быстро, так, что даже сам не ожидал, Андрей успел зайти в книжный магазин. Филиппенко был приятно удивлен, увидев свою монографию на видном месте, а не где-то на нижней полке, где ее ни в жизнь не отыскать. Экземпляр был только один, наверно, Анна что-то перепутала. Ну, ладно. Все равно книга будет здесь пылиться целый год.

До пляжа Андрей с Анной доехали без приключений. Место, куда ездила купаться молодежь, звалось романтично — Химцементпродукт. Во всяком случае, если добираться электричкой, надо было выходить на станции именно с таким названием. В дороге Андрей с Анной обсуждали новейшие школы философии и способы отлынивать от обязанностей. Контролер зашел всего лишь раз, и сумма штрафа не превысила возможной стоимости билета. День был будний, так что ехали с комфортом, сели сразу, как вошли. Вот только неприятность: на соседней лавке несколько человек обсуждали сочинения Филиппенко.

— Это про тебя, — сказала Анна в шутку.

Андрей фыркнул. Слушать, что именно обсуждают пассажиры, ему не хотелось. Молодых людей ждали горячее летнее солнце, пляж из щебенки и почти без нефти вода. Настроение у Андрея было приподнятым.

Купались, потом сохли, потом вновь купались, снова сохли и купались с упоением и страстностью холодных обитателей промышленного города. Андрей внезапно вспомнил, что последний раз в открытом водоеме он резвился, когда окончил первый курс и летом работал на археологических раскопках. Не считая этого купания, практика прошла ужасно. Сахемчики — так по аналогии с сахемами, индейскими вождями, звали студентов старших курсов, то есть мелкое начальство — зарыли в отвал старый чугунный утюг. Как назло, приехал какой-то важный профессор, имевший привычку копаться в отвалах и находить там пропущенные молодежью черепки и фрагментики. Когда он вытащил оттуда утюг… Нет, об этом даже вспоминать не хотелось!

Анна в купальнике выглядела очень красиво. Почти так же красиво, как в строгом костюме на защите своей дипломной работы, куда он, Андрей, пришел послушать и поболеть. Произнося речь, говоря умно и доказательно, его подруга выглядела как-то по-особенному. В общем, она нравилась Андрею и раньше, но в тот момент, когда благодарила рецензента за критику, дав этой критике высокую оценку, Анна предстала вдруг в его глазах совсем в новом свете. Теперь, наблюдая, как Анна бегает по пляжу, Андрей вспомнил ее за кафедрой. Может, дело было в том, что от волнения ее щечки стали замечательно румяными? А, может, Анна просто хотела понравиться комиссии?

— Там лодки, и не дорого! — сказала девушка, прервав ход его мыслей. — Может, покатаемся?

Они наняли лодку и решили плыть на другой берег водоема без названия. Гребли поочередно. Противоположный берег оказался много дальше, чем рассчитывали. Лодка была арендована на час, а через полчаса они достигли лишь таблички с надписью: «Граница частной собственности!», торчавшей из воды. Поплыли обратно. Кто-то из них вспомнил слово «ботик», пришла мысль играть в Петра Великого. Анюта была Меншиковым. После она села на нос лодки и, кокетливо принимая то одну, то другую позу, потребовала, чтобы Андрей ее сфотографировал. В общем, было весело. Андрей, привыкший к одиночеству, с восторгом ощущал некую общность, родственность душ, совсем не похожую на обычную болтовню в какой-нибудь компании, даже и приятной; общность, могущую, разве что, сравниться с редким разговором по сети с идейно близким, лично не знакомым человеком. Он и сам не знал, почему за двадцать четыре года так и не смог ни разу подружиться ни с кем по-настоящему.

Когда они вернулись, то обнаружили, что место, где они хотели загорать, заняла собачка. К ее голове вместо чепчика был привязан розовый бюстгальтер. Филиппенко огляделся в поисках хозяйки. К сожалению, не увидел. Собачонку удалось прогнать, хотя не без труда. Андрей и Анна сели на отвоеванное место. И вдруг девушка сказала: