Второй полёт Гагарина - Анатолий Евгеньевич Матвиенко

прибежал и лепетал в духе «что изволите». Пробило обеденное время, зал наполовину пуст, в нём сидели немногие посетители, в основном одинокие мужчины в компании графинчика водки или коньяку, на нас оборачивались, но никто пока не бросался с приставаниями, я выбрал правильное место.

И невольно вспомнил Юру Дергунова, гастроном в Чкалове, пропитанный запахом квашеной капусты из бочки, мой рассказ про Елисеевский гастроном в Москве, а также обещания, что когда-нибудь продовольственное изобилие Москвы обломится и нам. Стол вместил сёмгу, запеченного поросёнка с яблоком в пасти, икру чёрную, икру красную, осетрину, ветчину, буженину, словом, на несколько тысяч рублей, весь аванс от издательства «Детгиз» за участие в написании книжки для детей о человеке в космосе.

Деньги есть, еды завались, получена четырёхкомнатная квартира в ближнем Подмосковье, самая престижная машина у подъезда, все составляющие советского материального благополучия имеются. А друга нет. За возможность посидеть с ним за столом согласился бы отведать варёного баклана вместо заливного осетра.

За год подготовки к полёту скорешился с Нелюбовым, но столь близко, как с Юрой, с ним не сошёлся. С Гришей познакомились уже состоявшимися людьми, офицерами, женатыми, в Чкаловском авиаучилище был последний всплеск щенячьей холостяцкой молодости. Такое не забывается и не повторяется.

- Товарищи! – солидным тоном начал тесть, поднимая рюмку с водкой. – Я хочу выпить за здоровье своего зятя, Юрия Алексеевича Гагарина. Признаюсь, когда увидел его впервые, разочаровался дочкиным выбором, уж больно маленький, щуплый. Понимаю, как был не прав. У Юры сразу чувствовалась внутренняя сила, стержень настоящего советского человека, товарищи. Поэтому я хоть и был застигнут врасплох сообщением ТАСС о полёте первого лётчика-космонавта, мы ещё с женой сомневались, не однофамилец ли, но давно знал: ты, Юра, способен на многое. Здоровья тебе и счастья с моей дочкой!

Официоз из директора торга пёр изо всех щелей, он дважды бросил «товарищи» родственникам и свойственникам, но вот он такой, продукт эпохи. Далеко не худший, ближе к самым лучшим, хоть работников торговли здесь не очень любят.

Чокнулись, выпили, я только помочил водкой губы.

Потом говорил папа, благодарил за новый отдельный дом в Гжатске, выделенный им как родителям первого космонавта. А затем слово взяла благоверная, и до меня, наконец, дошло, что же витало в воздухе нашей квартиры, пока что старой двушки, но не высказывалось вслух.

- Юрочка! Я тебя очень люблю. И едва не умерла от страха, когда передали, что тебя занесло в тайгу, хоть поисковики ждали совсем в другом районе. Часы считала, а как сообщили – жив и доставлен в Свердловск, кричала от счастья, что ненормальная… Юра! Нам достаточно всего. Тебе дают полковничью должность. Обещай, что больше не полетишь в космос. Я не переживу.

- В отряде космонавтов набрана очередь на ближайшие два десятка полётов, ожидается ещё пополнение. Ты же в курсе. Я объявлен народным героем и национальным достоянием, примерно как Царь-пушка и Царь-колокол в одном лице. Кто меня пустит? Всё равно, дорогая, мне очень приятно слышать твои слова. Честное слово, когда мёрз в тайге и ждал вертолёт, думал о вас, тискал зайца и считал часы – когда вас увижу и обниму. Давай обниму ещё раз!

За столом аплодировали, снова наливали и пили, а я по глазам видел – не провёл. Она хотела принародной клятвы, что больше не буду проситься в небеса. Такую дать не мог.

Пока Алла переминалась во Внуково на каблуках в ожидании нашего самолёта, Первый секретарь изволил ей уделить внимание и поделился откровением: полёт опасный, мы вашего мужа провожали в космос как в последний путь. Капнул раскалённым оловом в открытую рану. Хорошо хоть уже все знали, что обошлось.

Веселье, тем не менее, продолжалось, народ выпил и осоловел, даже Женька, но тот больше от съеденного, ему по несовершеннолетству не наливали. Словом, шло обычное советское застолье, чуть более роскошное, чем у большинства, но я уверен, если бы сидели дома в Гжатске, рубали картоху с жареным салом под солёные огурцы и самогон, ничего бы принципиально не изменилось. Кстати, в Гжатск на выходные сгоняем, попарюсь в баньке с братьями и отцом, а если кого не узнаю на улице, то вполне объяснимо: звездун зазнался, ему простительно.

Наконец, нашёлся один из литераторов, без приглашения ввинтившийся в наше сообщество, молодой мужик моего возраста, но гораздо выше, с приметной бородавкой на левой скуле. На меня смотрел как на бога.

- Я посвятил вам свои вирши, Юрий Алексеевич!

Видимо, «виршей» он плодил много, потому что не помнил наизусть и шпарил по бумажке, что-то про «Поехали!..»

Хотел прогнать его сразу, но потом узнал: это же Роберт Рождественский! Его «Не думай о секундах свысока» знает вся страна, точнее – узнает, когда напишет, автор множества гениальных стихов, один из лучших в Советском Союзе. Возможно – и в постсоветской России никто его не превзошёл, на мой непрофессиональный вкус. Но тогда ещё не нашедший себя, отсюда странные метафоры в прочитанном опусе: космонавт в идеально чистом скафандре и космическом корабле сравнивается с замызганным кучером, у которого застряла солома в бороде.

Нет, обижать нельзя, у поэтов души ранимые. Пошлю подальше – обидится, начнёт терзаться, что непременно ударит по творчеству. Настоящий Гагарин стопроцентно вёл бы себя приветливо, я тоже постарался, лучше самого Рождественского зная, какой у поэта потенциал.

- Премного благодарен. Желаю творческих успехов. До свидания, товарищ.

Он долго тряс мне руку, потом откланялся, унося с собой вагон стихотворений про плавки, стройки и рекордные удои молока, к счастью, здесь не озвученных, мне хотелось, чтоб гжатские и оренбургские больше общались между собой.

В течение часа к нам подходили и другие стахановцы литературного цеха, большинство не оставило ни малейшего следа ни в памяти народной, ни в школьных учебниках, выпить с ними я отказывался, ссылаясь на режим, выслушивал бесконечные и бессчётные «ну, по одной-то можно». Повезло, сегодня в ЦДЛ питались преимущественно прозаики, они не столь навязчивы в чтении своих нетленок как поэты.

Почему-то «Помните, каким он парнем был» и прочие удобоваримые вещи родились на свет после гибели Гагарина в авиакатастрофе. Пусть Алла будет спокойна, я не намереваюсь нашим мастерам слова подарить столь удобный повод для вдохновения. Тем более для «шедевров» вроде «Гагарин, я вас любила, ой, ла-ла-ла-лай» («Ундервуд», В.Ткаченко, М.Кучеренко).

Моя домашняя бульдожка не разомкнула челюсти и по пути домой, вцепившись крепкими зубками в высказанное.

- Юра! Ты не пообещал, что не станешь проситься в полёт.

- Не пообещал. И не