Лабух - Иван Валерьевич Оченков

Маяковский, уже позабывший про бланш под глазом.

— Простите… прости, Володя, — машинально потер ссадину на лице. — Тебе песня не понравилась?

— Нет, — упрямо мотнул головой поэт. — Не в этом дело. Просто… я ведь эти стихи почти никому не показывал. Понимаешь, они только мои и её… Ну, вот откуда ты их знаешь?

— Да уже и не припомню. Услышал где-то…

— Ладно, не хочешь говорить, не надо. Только я пойду. Разбередил ты мне душу. Один хочу побыть.

— Слушай, раз такое дело… торжественно обещаю, что больше никогда не буду её петь!

— Отчего же. Ты думаешь, мне хочется остаться в памяти певцом гигиены и кипячённой воды? Нет уж, пусть все слышат…

— Хорошо.

— И про музыку ты всё верно сказал, барышням петь — одна нужна, на пулеметы идти — другая! Правильный ты человек Коля! А сейчас ступай, а то пока мы тут беседуем, Серёга всё сам выпьет!

Договорив, поэт резко развернулся и решительно пошагал по мостовой. Что же, насильно мил не будешь. К тому же, нахальная девица права, мои симпатии однозначно на стороне Есенина. И именно потому, что его стихи петь можно, пусть даже и в ресторанах.

И на счёт пьянства соперника он не прав. То есть, от выпивки Сергей, конечно, не отказывался, но и алкашом его не назовёшь. Просто весёлый парень! И мы очень здорово провели время. Он читал стихи, я играл, Маша пела, а хозяйка трактира, довольная тем, что нам не придётся платить за выступление, приказала подавать к нашему столу самое лучшее. Однако всё когда-нибудь кончается, а потому подошел к концу и наш сабантуй.

— Всё! — помотал головой Есенин. — Хватит на сегодня.

— Может ещё по маленькой?

— Нет!

— Ну, как знаешь. Давай я тебя провожу до извозчика, А то мало ли…

Дело это, кстати, очень серьёзное. Уголовников в Замоскворечье может и не так много, как в Марьиной роще, но всё же. И ограбить подгулявшего лоха никто из них не откажется.

— Куда ехать? — поинтересовался кучер.

— На Пречистенку! — пьяно покачнулся Сергей.

— Как прикажете! — ухмыльнулся в кудлатую бороденку водитель кобылы.

— Тебя ведь Пантелей зовут? — вроде как невзначай спросил я.

— Так точно!

— Доставь человека до места в целости и сохранности. Очень прошу!

— Ты, барин, про чего это?

— Про то самое!

— Ладно. Только зря ты, господин хороший, про Пантюху дурное думаешь. Мы таким делами сроду не занимались.

— Вот и ладушки. Значит, и беспокоиться тебе не о чем!

— Слушай, — подал голос ничего не понявший из наших переговоров Есенин. — А приезжай завтра ко мне. Я тебя с Аськой познакомлю…

— С Айседорой Дункан что ли?

— Ну да.

— Договорились, — кивнул я и запел на дорожку.

Вези меня извозчик, по гулкой мостовой

А если я засну — шмонать меня не надо!

Я сам тебе отдам, ты парень в доску свой

И тоже пьёшь когда-то до упада! [3]

— Колька! — вытаращил на меня глаза поэт. — Ну, вот как ты это делаешь⁈

— Езжай, давай, — усмехнулся ему в след и добавил тихонько, — Я-то тут при чём…

Кому-то может показаться странным, что опекая одного поэта, совершенно не озаботился сохранностью другого? Но, во-первых, Маяковский ушёл раньше, а во-вторых… Вы его видели? Здоровенный парняга с пудовыми кулаками и решительным лицом. Если на него кто сдуру наедет, то и царствие ему небесное!

Откровенно говоря, я не воспринял приглашение Есенина слишком серьёзно. Мало ли что может наболтать не слишком трезвый человек, когда все люди кажутся братьями, а весь мир одной большой семьей. Но вот Маша, которой ваш покорный слуга имел неосторожность рассказать об этом, восприняла всё совершенно иначе.

— Собирайся, у нас мало времени, — заявила она утром, вертясь перед зеркалом в новом платье.

— До вечернего выступления ещё далеко, — едва не разорвал рот от зевка ваш покорный слуга.

— Ты что забыл? Нас пригласил Есенин! И, пожалуйста, надень сегодня тёмный костюм и вот эту шляпу.

— Вообще-то не нас, а меня. И в кепке удобнее…

— Семёнов! — от голоса певицы повеяло могильным холодом.

— Ну, правда, Машенька, — попытался урезонить партнершу. — Сергей пришёл вчера на рогах, наверняка получил от своей американки втык и теперь тихо страдает от похмелья. А тут припрутся непосредственные виновники этого загула…

— Виновник только один! — вернула должок Куницына. — Лично я ему не подливала!

— А если кто-то рассказал Айседоре про то, как одна талантливая певица строила её мужу глазки?

— Ты что, ревнуешь?

— Нет.

— Врёшь!

— Немного. Да, я помню, мы свободные люди, и ты не моя собственность, но…

— Перестань. Во-первых, это просто глупо…

— А во-вторых?

— Во-вторых, ты ничего не понимаешь. Среди богемы приняты совсем другие отношения. И разного рода интрижки, и даже самые настоящие любовные треугольники никого не фраппируют…

— Ну, да. Барыня живёт с кучером, а кучер с барином!

— Боже, Семёнов, какой же ты всё-таки пошляк!

— Увы, нет. На самом деле я горячий поборник духовных скреп и семейных ценностей. Поэтому, если вдруг тебе придет в голову блажь завести интрижку, настоятельно рекомендую прежде порвать со мной.

— Никогда бы не подумала, что ты такой Отелло.

— Ничего похожего. Он был черный, а я — красный! Так что душить не буду, а сразу шашкой… Ладно, давай посмотрим, как живут представители богемы в стране ещё не победившего социализма.

— Не перестаю удивляться, как ловко ты строишь трескучие фразы. Тебе бы в пропагандисты пойти.

— Если потеряю голос так и сделаю! Ты готова?

Если честно, спрашивать было совершенно излишне. Пока мы пикировались, Маша успела завершить создание образа и выглядела теперь совершенно отпадно. Всё было продумано до последней мелочи, от макияжа и перчаток, до туфель и невидимых застёжек на чулках. Ради такой женщины хотелось совершить подвиг или на худой конец, достать звезду с неба. Ну, а я побежал за извозчиком…

Сразу скажу, что мои опасения не оправдались. Айседора встретила нас вполне любезно, а когда узнала, что мы друзья Есенина, недолго думая потащила показывать свою танцевальную школу. Устроена она была в том же доме, где была их квартира. К слову, до революции эта жилплощадь принадлежала известной балерине Балашовой,