Араб у трона короля - Михаил Васильевич Шелест

шахи, чтобы не путаться, так их у меня много. Сам я называю себя Пётр Арабский, или просто — Араби.

Пока я произносил эти слова по-татарски, лица Ак-Кубека и окружающих менялись, но к чести сказать, они не упали передо мной на колени, а рассмеялись.

— Ты хочешь сказать, что ты — Араби, истребивший янычар и убивший султана Сулеймана?! — Давясь от смеха спросил Ак-Кубек.

— А что тебя в моих словах удивляет? — Спросил я на фарси.

Ак-Кубек поперхнулся.

— Но ты же урус?!

— А ты знаешь, ничтожный, что турецкий шах Мехмед Паша тоже бывший урус и бывший янычар?! — Спросил я громко, чтобы услышали подъезжающие всадники.

Ак-Кубек выхватил кинжал и уже почти ударил меня им, но его остановил насмешливый окрик.

— Ак-Кубек! Ты забыл кон?

Раздался щелчок и кончик кнута ударил мурзу по поднятой для удара, но задержавшейся руке, выбив кинжал.

— Совсем вы, мурзы, законы орды не чтите, — сказал я, сплёвывая под ноги Ак-Кубеку.

Наверное, это я сделал зря, потому что Ак-Кубек выхватил из-за короткого голенища сапога кривой короткий нож и ударил им меня в живот левой рукой.

Руки, связанные за спиной в локтях, оставляли свободными и торчащими в стороны кисти. Я успел отшагнуть правой ногой в сторону, чуть на ней присесть и развернуться, сделав циркуль левой ногой. Одновременно я умудрился кистью правой руки чуть отвести нацеленный в живот клинок.

Однако, кривой нож шёл снизу по диагонали и, коснувшись моей кисти, разрезал её, как кусок колбасы. Я повернул кисть, прокручивая нож и пытаясь захватить его запястье, но пальцы не сомкнулись.

Я продолжил вращение на правой ноге и выбросил назад левую ногу, круговым движением послав пятку в затылок мурзы.

«С голой пяткой против сабли», — мелькнула глупая мысль.

Но пятка была, действительно, голая и попала мурзе точно в мозжечок. Ак-Кубек шагнул вперёд, молча рухнул на колени и повалился лицом во взбитую многими копытами землю.

Окружающие нас ногаи отхлынули в стороны. Всадник надвинулся на меня.

— Ты не убил его, шахиншах? Жаль потерять такого опытного воина, как Ак-Кубек. Ты как здесь оказался?

Высокомерной манерой речи он напомнил мне Абдулу из фильма «Белое солнце пустыни».

— Я, — Шейх-Мамай, правитель ногайской орды. Ты позвал астраханского бия, но я решил прийти сам. Не правильно, когда с шахиншахом говорит низший.

— Я думал, что ты оставил орду на Саид Ахмета.

— Мы, братья, поделили Орду на три части. И правим по очереди. Сейчас моя…

Он рассмеялся.

— Меня заарканили, когда я удил рыбу, — рассмеялся я. — И я сам, как рыба плыл за лодкой.

— Ты смелый и весёлый, так про тебя писал Тахмасип.

Шейх-Мамай спрыгнул с лошади и, с почтением склонив голову, подошёл ко мне.

— Дозволь самолично разрезать путы, великий шейх Араби?

Я кивнул головой, но сердце моё провалилось ниже кобчика, когда он зашёл мне за спину с ножом. Коварству тюрков нет предела. Выпрямив спину и гордо подняв бороду, я ожидал взмаха его руки.

— Режь, — сказал я.

Шейх-Мамай хмыкнул и аккуратно перерезал кожаный ремешок, перетянувший мне вены на руках. Онемевшие руки обвисли.

— Перевяжите шахиншаха. И определитесь, что с Ак-Кубеком?

— Он будет жить, — сказал я, зная, что удар у меня не получился слишком сильным, и перелома основания черепа ногайский мурза избежал.

Со связанными за спиной руками я удар никогда не отрабатывал. А надо бы…

Я не стал просить проявить снисхождения к пленившим меня ногайцам и их шестерых казнили прямо у меня на глазах.

— Может ты сам, о великий? — Спросил Шейх-Мамай.

Я покачал головой.

— За что их казнить? Я бы сам снял кожу с предателей, и отдал бы их моим нукерам, а те приготовили бы из них хорошие отбивные. Натуральные отбивные… Мои нукеры обожают съедать моих пленников. Сам я человечины не ем, но чужие традиции чту.

Шейх-Мамай содрогнулся.

— Тахмасип рассказывал про твоих дикарей, которые добивали и съедали раненных. Я не приемлю, такую жестокость.

Я хмыкнул.

— Ну да… Содрать с живого кожу и завязать её на голове, а мясо посыпать солью и оставить пленного так умирать, как делают твои воины, это ты считаешь гуманным?

Я рассмеялся.

— Ислам запрещает есть себе подобных…

— Они не мусульмане и съедают только тех, кого взяли в плен. И самое для тебя будет удивительным, что они жаждут, чтобы их съел я, потому что я их пленил и отобрал их имя. Это честь для них. Они из очень далёкой страны.

— И что, ты их ешь?! — Спросил хан ногаев, с ужасом глядя на кусок жаренной баранины в моей левой руке.

— Нет. Я чту всевышнего и его заветы. Но я правитель той страны и должен чтить их законы.

— У тебя, великий, наверное, много земель? — Осторожно спросил хан.

— Много, Шейх-Мамай.

— Много земель, значит много людей. Ты бы мог сам захватить Московию…

— Могу и сам, но тогда ты сказал бы, что я жадный.

— А ты не жадный?

— Нет. У Тахмасипа я не только не забрал казну, но даже заплатил ему за русских рабов. Мы выкупили тех, кто захотел вернуться домой. И с ним мы договорились, что он не будет больше покупать русских рабов.

— Ты и нам предложишь отказаться от русских рабов? — Недовольно спросил хан.

— Предложу.

Хан дёрнул головой.

— И нам заплатишь?

— Заплачу. Русы могут продавать вам много еды и хороших вещей, а вы продаёте русов и опустошаете их земли. Когда вы продадите всех русов, что вы станете продавать? Вы, ногаи, не думаете о будущем ваших детей. Скоро Рим построит железные корабли, которые вы не сможете потопить из своих пушек. Я более чем уверен, что даже мои деревянные корабли ваши пушки не пробьют.

— Нам не нужны корабли. У нас есть наши кони.

— Ваши кони хороши и неприхотливы, но слабы и небыстры. Ты видел моих коней. А есть и другие, которые могут в одиночку тащить три арбы сразу.

Мамай удивлённо покачал головой.

— С вашими конями вы будете ждать прихода крестоносцев в ваши степи, потому что ни Московию, ни, тем более Польшу с Литвой без кораблей и пушек вам не удержать, если возьмёте, конечно. А если Московия объединится с Польшой, то не только не возьмёте, так ещё и своё отдадите.

— А ты, шахиншах, устоишь один? — Усмехнулся Мамай.

— Я уже не один. Со мной Османы, Персия, Индия, Аравия. Ты со мной.

Мамай помолчал и спросил:

— Ты уверен? Что я с тобой?

— Уверен.

— Почему?

— Потому, что я ничего у тебя не прошу, а даю много.

— И что ты нам