Василий Головачёв - СПАСАТЕЛИ ВЕЕРА

В четверг утром планировалась репетиция труппы, и Сухов пошел на нее с каким-то сопротивлением в душе: после воскресного своего сольного выступления работать с Кореневым уже не хотелось, да и вряд ли можно было что-то добавить к тому, что он выразил на сцене, на языке танца. Многие в труппе поняли его правильно, посчитав, как и Толя Такэда, этот взрыв танцевального движения прощанием. Сам же Никита понял это лишь на репетиции, когда увидел в глазах товарищей легкое удивление, а на лице Коренева хмурый вопрос и недовольство.

Не дорепетировав до конца, он сошел со сцены — на сей раз репетировали не в танцзале, а на сцене театра, — но не успел спуститься в костюмерную, как вдруг произошел странный инцидент: пол сцены провалился! Если бы Никита остался до конца, он упал бы на конструкцию поддержки пола с высоты трех с половиной метров. К счастью, участники репетиции отделались травмами и ушибами да поломалась музыкальная аппаратура, на чем инцидент этот был исчерпан, однако в душе Сухова осталось сосущее чувство неудовлетворения, заноза тихого раздражения, будто он что-то забыл, упустил из виду, а что именно — вспомнить не мог.

— Бывает, — сказал Такэда, которому он позвонил на работу. — Хотя, может быть, это психоразведка.

— Опять ты за старое? — разозлился танцор. — Твои намеки я не понимаю: или не говори загадками, или молчи.

— Хорошо, — коротко согласился Толя. — Как твоя новая родинка на ладони, держится?

Никита взглянул на ладонь, буркнул:

— Держится. Но побледнела и сдвинулась к запястью. Только что чесалась здорово, я, по сути, из-за этого сошел со сцены.

— Любопытно. А так не беспокоит?

— Покалывает иногда… только не надо ничего плести про Весть, психоразведку и тому подобное, я сыт мистикой по горло.

— Тогда сходи к врачу. А лучше к Три К, она тебя приглашала.

— К… когда? То есть приглашала когда?

— Я с ней разговаривал час назад. Сходи, посмотришь на ее работы, на них стоит посмотреть. — Такэда повесил трубку.

А Никита полчаса ходил по комнатам, пил молоко, пролистал газеты, смотрел телевизор, не вдумываясь в напечатанное и показываемое с экрана, пока не понял, что давно созрел. Если о происшествии в парке он думал эпизодически, то о Ксении — почти все время, и — видит Бог! — думать о ней было приятно.

Громкое название «Студия художественных промыслов» носил подвал в одном из старых зданий Остоженки. Мастерская Ксении Красновой занимала одно из его помещений, освещенное двумя полуокнами и самодельной люстрой из пяти лампочек. Все помещение было заставлено мольбертами, стойками, холстами и рамами, картин в нем насчитывалось ровно две: пейзаж с рекой и сосновым лесом и портрет какого-то сурового мужика с бородой и пронзительным взглядом из-под кустистых бровей.

Ксения работала над третьей картиной — нечто в стиле «русское возрождение»: на холме, по колено в траве, стоял странник с посохом в руке, с ликом святого и смотрел на сожженное до горизонта поле, над которым на фоне креста церквушки всходило солнце. Картина была почти закончена и вселяла в зрителя непередаваемое чувство печали и ожидания.

Ксения, в аккуратном голубом халатике, под которым явно ничего не было, почувствовала гостя и оглянулась, глядя отрешенно и уходяще. Волосы ее были собраны короной в огромный узел и открывали длинную загорелую шею, тонкую, чисто классической формы и красивую. Взгляд девушки прояснился, когда в Никите узнала «больного», ради которого по просьбе Такэды везла молоко чуть ли не через весь город.

— Никита? Вот не чаяла увидеть тебя. Проходи, не стой у порога. Как самочувствие?

— Привет, — смущенно сказал Сухов. — Все нормально. Выжил. Вообще-то друзья зовут меня короче — Ник. Я вас не отрываю от дел?

Ксения засмеялась, сверкнув ослепительной белизной зубов.

— Конечно, отрываете, но пару минут я вам уделить смогу. Если хотите, встретимся вечером, поговорим не торопясь.

— Идет. Я заеду за вами…

— Часов в семь, не раньше.

— Тогда покажите мне хотя бы, над чем работаете, и я ретируюсь.

— Только в обмен.

— В обмен? На что?

— Толя говорил, что вы гениальный танцор, и мне хотелось бы побывать на одном из ваших шоу.

— Он у меня еще схлопочет за «гениального», — пробормотал Никита. — Конечно, я вам достану билет на очередное представление, только не ждите чего-то сногсшибательного: программу и сценарий составляю не я и танцую под чужую музыку.

На лице девушки последовательно отразилась целая гамма чувств: вопрос, удивление, улыбка, понимание, интерес. Как оказалось, Сухов плохо разглядел ее в прошлый раз и теперь с восторгом неожиданности наверстывал упущенное, жадно отмечая те черты, которые слагаются в термин «красота».

Кожа у Ксении была смуглая, то ли от природы, то ли от загара (а может быть, от татаро-монгольского нашествия?), глаза зеленые, с влажным блеском, поднимающиеся уголками к вискам, брови черные, вразлет, изящный нос и тонко очерченный подбородок. И маленькие розовые ушки. «Шедевр!» — как любил говорить о таких женщинах великий знаток Коренев. У Никиты вдруг гулко забилось сердце: он испугался! Испугался того, что Толя познакомил его с Ксенией слишком поздно и у нее уже есть муж или, по крайней мере, жених. Такая красота обычно недолго бывает в свободном полете…

— … — сказала девушка с тихим смехом.

— Что? — очнулся Никита, краснея. — Простите, ради Бога!

— Так и будем стоять? — повторила Ксения. — Картины показывать уже не нужно?

— Еще как нужно! Просто вспоминал, где это я мог вас видеть? Вы случайно не приносили молоко одному больному?

Ксения с улыбкой пошла вперед, а Никита, как завороженный, остался стоять, глядя, с какой грацией она идет. Казалось, таких длинных и красивых ног он еще не видел. Не говоря уже об остальном. И снова страх морозной волной пробежал по коже на спине: а если она и Такэда — не просто друзья?!

— Так вы идете? — оглянулась художница, открывая дверь перегородки подвала.

Соседнее помещение оказалось галереей, вернее, складом картин, из которых лишь часть висела на стенах в простых белых или черных рамках, а остальные были составлены пачками, лежали на столах или закреплены в станках. Но и того, что увидел Сухов, было достаточно, чтобы сделать вывод: Ксения не любитель, она была Мастером, талант которого не требовал доказательств.

На одной стене помещения Никита узнал молодых Лермонтова и Пушкина, Петра Первого, современных писателей и артистов. На другой были закреплены пейзажи, не уступавшие по эмоциональному накалу и точности рисунка пейзажам классиков этого жанра; особенно глянулся танцору один из них: прозрачный до дна ручей, опушка леса, сосны, мостик через ручей. Этот пейзаж напоминал родину отца под Тамбовом.

А на противоположной стене… Никита подошел и, кажется, потерял дар речи. То, что было изображено на холстах, названия не имело, это можно было лишь обозначить словами: смешенье тьмы и света! буйство форм и красок! магия жизни и смерти! Картины не были абстрактными, хотя на первый взгляд ничего не изображали, но они имели смысл, а главное — создавали определенный эмоциональный фон и явно впечатляли. Одна звала к столу — Никите вдруг захотелось есть и пить… Вторая навевала сон. Третья заставила тоскливо сжаться сердце, четвертая — почувствовать радостный прилив сил. Пятая влекла к женщине, да так, что в душе зарождалось желание и неистовое волнение!

— Колдовство! — хрипло проговорил Никита, вздрогнув от прикосновения девушки к плечу — ее вопроса он снова не услышал.

— Спасибо, — серьезно ответила та, пряча лукавую усмешку в глазах; она заметила, какое действие оказала на гостя последняя картина. — К сожалению, ваше мнение отличается от мнения маститых, от которых зависит судьба молодых художников и их персональных выставок. За шесть лет работы, а я рисую с пятнадцати, мне разрешили сделать всего две выставки: в Рязанском соборе и в Благотворительном фонде, остальные, самодеятельные, в общежитиях и студиях не в счет.

Сухов покачал головой, с трудом отрываясь от созерцания картин.

— Это действительно колдовство. Как вам это удается? Я читал, что существуют какие-то методы инфравлияния на подсознание человека, используемые в рекламе на телевидении и в кино. Может быть, вы тоже шифруете в картинах нечто подобное?

— Я не знаю, как это называется, просто чувствую, что должно быть изображено на холсте для создания необходимого эффекта. Мой учитель говорил, что это прорывы космической информации. Годится такое объяснение?

Никита улыбнулся.

— Я бы назвал это проще — прорывами таланта в неизведанное, но если вас это смущает, не буду повторяться. Однако вы меня поразили, Ксения, честное слово! Можно, я еще раз приду сюда, полюбуюсь на картины, подумаю над ними?