Стивен Кинг - 11/22/63

– Этот трейлер – «Алюминейр», сделан в тридцатых годах в стиле ар деко. Я такой хотел с тех пор, как отец ребенком взял меня в «Жуй-и-болтай» в Блумингтоне. Купил его полностью оборудованным и открыл закусочную на Сосновой улице. Пробыв там год, понял, что разорюсь, если останусь. По соседству хватало ресторанов и кафе быстрого обслуживания, хороших и не очень, но со своей клиентурой. Я же напоминал юношу, который только что окончил юридическую школу и пытается практиковать в городе, где уже работает с десяток уважаемых адвокатских контор. Опять же, тогда «Знаменитый толстобургер Эла» стоил два с половиной бакса. И в девяностом году за меньшую цену я его продавать не мог.

– Тогда какого черта сейчас ты продаешь его в два раза дешевле? Если только это все-таки не кошатина.

Он фыркнул, и звук этот эхом отдался глубоко у него в груди.

– Дружище, я продаю стопроцентно чистую американскую говядину, лучшую в мире. Известно ли мне, что говорят люди? Естественно. Я не обращаю на это внимания. Что тут поделаешь? Затыкать им рты? С тем же успехом можно пытаться не давать ветру дуть.

Я провел пальцем по шее. Эл улыбнулся:

– Да, ухожу в сторону, но по крайней мере цена говядины – часть истории. Я мог бы и дальше биться головой о стенку на Сосновой улице, однако Ивонн Темплтон дураков не воспитывала. «Лучше убегите и подеритесь в другой день», – говорила она нам в детстве. Я собрал оставшиеся деньги, выпросил в банке еще пять тысяч ссуды – не спрашивай как – и перебрался в Фоллс. Сверхприбыли по-прежнему нет – экономика не в том состоянии, а еще эти глупые разговоры о котобургерах, или песобургерах, или скунсобургерах, у людей фантазия богатая, – да только теперь я не зависел от экономики, как все остальные. И причина тому – за этой дверью в кладовку. В Оберне за ней ничего особенного не было. Я готов поклясться в этом на стопке Библий высотой десять футов. Все проявилось только здесь.

– О чем ты?

Он пристально посмотрел на меня водянистыми, за ночь постаревшими глазами:

– Сейчас говорить больше не о чем. Тебе надо все увидеть самому. Вперед, открой дверь.

На моем лице наверняка читалось сомнение. Эл подбодрил меня:

– Считай, это последняя просьба умирающего. Давай, дружище. Если только ты мне друг. Открой дверь.

Я бы солгал, сказав, что бег сердца не ускорился, когда я повернул ручку и потянул дверь на себя. Я понятия не имел, с чем могу столкнуться (хотя, помнится, в голове мелькнул образ дохлых кошек, освежеванных и готовых к превращению в фарш в электрической мясорубке), но когда Эл протянул руку и включил свет, я увидел, что за дверью...

Всего лишь кладовка.

Маленькая, такая же ухоженная и опрятная, как и вся закусочная. На полках вдоль стен – большие, ресторанной расфасовки, банки консервов. В дальнем конце, где крыша плавно шла вниз, нашлось место порошкам и прочим чистящим средствам. Щетка и швабра лежали на полу, потому что потолок и пол разделяли только три фута. Пол застилал тот же серый линолеум, но пахло не жареным мясом, как в зале, а кофе, овощами и специями. Ощущался и еще какой-то запах, слабый и не очень приятный.

– Ладно, – кивнул я, – это кладовка. Много всего, все аккуратно сложено. По управлению припасами, если такой предмет существует, ставлю тебе пятерку.

– Чем тут пахнет?

– В основном специями. Кофе. Может, еще освежителем воздуха. Не знаю.

– Да, я использую «Глейд». Из-за того запаха. Ты хочешь сказать, что больше ничего не чувствуешь?

– Что-то есть. Похоже на серу. Наводит на мысли о горелых спичках. – Я также подумал и об отравляющем газе, что мы всей семьей испускали после тушеных бобов, которые мама обычно готовила на субботний ужин, но не упомянул об этом. А может, лекарства от рака вызывают пердеж?

– Это сера. Есть и другие запахи, тоже не «Шанель номер пять». Фабричная вонь, дружище.

Безумие продолжалось, но я смог ответить лишь (да и то абсурдно-вежливым тоном, принятым на коктейльной вечеринке):

– Правда?

Эл опять улыбнулся, продемонстрировав десны, из которых всего днем раньше выступали ровные зубы.

– Ты вежливо намекаешь, что фабрика Ворамбо закрылась, когда меня еще на свете не было? Если на то пошло, в конце восьмидесятых она сгорела почти дотла, а то, что осталось, – он ткнул пальцем себе за плечо, – всего лишь склад-магазин готовой продукции. Одна из главных туристических достопримечательностей, наряду с «Кеннебек фрут компани», где продают «Мокси». И еще ты думаешь, что сейчас самое время достать мобильник и вызвать парней в белых халатах. Так ведь, дружище?

– Я никому не собираюсь звонить, потому что ты не псих. – Правда, я сам не верил в то, что говорил. – Но это всего лишь кладовка, а фабрика Ворамбо за последнюю четверть века не выткала ни рулона ткани.

– Ты никому не позвонишь, это точно, поскольку я хочу, чтобы ты отдал мне мобильник, бумажник и все деньги, что у тебя в карманах, включая монеты. Это не ограбление. Я тебе все верну. Ты отдашь мне эти вещи?

– Сколько у меня уйдет на это времени, Эл? Мне нужно прочитать несколько сочинений, чтобы выставить итоговые оценки за этот учебный год.

– Оставайся там сколько хочешь, – ответил Эл, – потому что это займет две минуты. Это всегда занимает две минуты. Останься на час и как следует осмотрись, если возникнет желание, но я бы этого делать не стал, во всяком случае, в первый раз, потому что потрясение будет слишком велико. Ты сам увидишь. Доверишься мне? – Что-то в моем лице заставило его напрячься. – Пожалуйста. Пожалуйста, Джейк. Желание умирающего.

Я уже точно знал, что Эл безумен, но знал и другое: он не ошибается по части своего состояния. За время нашего недолгого разговора его глаза, казалось, еще глубже погрузились в глазницы. И он совершенно выдохся. Двух десятков шагов от кабинки в одном конце закусочной до кладовки в другом хватило для того, чтобы он покачивался, едва держась на ногах. «И еще окровавленный носовой платок, – напомнил я себе. – Не забывай про окровавленный носовой платок».

И... я понял, что проще пойти ему навстречу. Вы со мной не согласны?

«Не противься, и пусть будет по-Божьему» – так им нравится говорить на собраниях, которые посещает моя бывшая, но я решил, что тут все иначе: не противься, и пусть все будет, как хочет Эл. Во всяком случае, до какого-то предела. И почему нет? – сказал я себе. Когда садишься в самолет приходится пройти через большую хренотень. А Эл даже не попросил меня снять обувь и поставить на транспортер.

Я вытащил мобильник из чехла на ремне, положил на картонную коробку с банками консервированного тунца. Добавил бумажник, тонкую пачку купюр, доллар пятьдесят или чуть больше мелочью и кольцо с ключами.

– Ключи оставь, они значения не имеют.

Для меня имели, но я промолчал.

Эл сунул руку в карман и достал пачку денег, куда более толстую, чем та, что лежала на коробке. Протянул мне:

– Заначка. Вдруг ты захочешь купить сувенир или что-то еще. На, бери.

– Почему я не могу воспользоваться своими деньгами? – Я подумал, что задаю вполне логичный вопрос. При условии, что этот безумный разговор укладывался в логические рамки.

– Сейчас не будем об этом, – сказал он. – Личный опыт ответит на большинство твоих вопросов лучше, чем это сделал бы я даже в отличной форме, а сейчас с формой у меня просто беда. Возьми деньги.

Я взял и просмотрел их. Сверху лежали долларовые купюры, и выглядели они так же, как те, которыми я привык пользоваться. Потом я добрался до пятерки, и тут обнаружились отличия. Над изображением Авраама Линкольна появилась надпись: SILVER CERTIFICATE[10], а слева от нее – большая синяя цифра «5». Я поднял купюру, чтобы посмотреть на просвет.

– Это не подделка, если у тебя возникла такая мысль. – По интонациям хрипатого голоса чувствовалось, что Эла моя реакция забавляет.

Может, и нет – на ощупь вроде бы настоящая, как и на вид, – но где водяные знаки?

– Если купюра и настоящая, то очень старая.

– Джейк, просто сунь деньги в карман.

Я сунул.

– У тебя есть карманный калькулятор? Какие-то электронные штучки?

– Нет.

– Тогда, думаю, ты готов. Повернись лицом к дальней стене кладовки. – Прежде чем я успел это сделать, он хлопнул себя по лбу. – Господи, что у меня с головой? Я забыл про Человека с желтой карточкой.

– Кого? Что?

– Человек с желтой карточкой. Так я его зову, а настоящего имени не знаю. Вот, возьми. – Он порылся в кармане и протянул мне пятидесятицентовую монету. Такой я не видел уже много лет. Возможно, с детства.

Я подкинул ее на ладони.

– Не думаю, что ты хочешь расстаться с ней. Она же ценная.

– Естественно, ценная, стоит полбакса.

Он закашлялся, и на этот раз кашель сотрясал его, как сильный ветер, но отмахнулся, когда я шагнул к нему. Оперся о картонные коробки – на верхней лежали вещи и деньги, которые я достал из карманов, – сплюнул в бумажные салфетки, посмотрел, поморщился, потом сжал салфетки в кулаке. Его осунувшееся лицо теперь блестело от пота.