На самом деле - Марципана Конфитюр

мерещилась халявная «отлично», как вошел Крапивин, всезнающий, вредный, ехидный старик. Все просто жутко боялись сдавать ему! В прошлом году он поставил Марине «трояк». А уж как издевался! Сидел, делал вид, что читает какую-то чушь, пока все притворялись, что пишут на память ответы к билетам. Потом, в самый важный момент, вдруг откладывал книгу и, окинув всех взглядом, противным голосом заявлял: «Эх вы! Списывать-то не умеете!»

— Что, еще сидишь? — спросил Крапивин у Арсения Алексеевича. — Я уже закончил. Восемь неудов. А ты сколько отправил?

— Я пока ни одного, — признался молодой преподаватель.

— Отстаешь! — сказал Крапивин. — Кстати, чай попить не хочешь? Что, устал? Давай-давай. Помогу тебе. Сэкономлю факультету стипендию.

Ассистент сказал «спасибо» и пошел развеяться, а вредный старикан присел на его место.

— Ну, кто следующий?

Марина поплелась к экзаменационному столу как на расстрел.

* * *

Выйдя в коридор со своей «тройкой», бедная Марина ожидала встретить там друзей, но в коридоре никого не было. Скучно побрела по направлению к лестнице, что ближе всего к выходу. «Пройтись по магазинам? — думала она. — Ну, правда, ведь не буду же я начинать готовить следующий экзамен прямо сегодня!»

— Ой, привет, Марина! — неожиданно раздался чей-то голос.

Перед ней стоял Новгородцев, из-под свитера которого заметно выпирало что-то крупное, прямоугольное и массивное. По-видимому, шпаргалка.

— Советский энциклопедический словарь! — сказал Борис, не дожидаясь вопросов. — Взял в читальном зале. Представляешь, мне попался Роджер Бэкон! Философия, ага. Совсем его не знаю. Хорошо, что препод вышел на минутку. Вот сейчас пойду и все спишу отсюда. Не-е-ет, он не заметит!

«Почему он мне тогда понравился? — подумала Марина. — Так себе пацан».

— Повестку получила? — спросил Боря неожиданно.

— Какую? — У Марины закружилась голова.

— В суд.

— А что… должна была?

Кажется, коленки не тряслись у нее с седьмого класса, с тех пор, как читала стихотворение перед полным зрительным залом дворца культуры.

— Да я так! — успокоил ее Борис. — Спросил просто. Предположение.

— А ты, стало быть, получил? — выговорила Марина дрожащим голосом.

— Я тоже нет. Но думаю, повестка придет. Ведь мы свидетели. Не знаешь? Филиппенко арестовали!

— Как арестовали?

— Ты не слышала? Судя по тому, что сообщили в новостях, это было выдающееся событие! Комедия! Марина, ни за что не догадаешься, как это произошло!.. Ой, философ возвращается! Ну ладно, я побежал!

Глава 31

В Шереметьево повсюду были шубы. Дорогие. Наши интуристы надевали их, чтобы красоваться за границей, а гости из Европы — в страхе перед русскими морозами. Напротив Александра Филиппенко в зале ожидания сидели две особы: одна импортная, ждавшая отбытия на родину, а вторая, видимо, из местных, рвавшаяся смыться из страны, поэтому она надела столько украшений, сколько смогло на ней поместиться. У обеих были сумки на колесиках размером со шкафы, и обе ворковали по мобильникам. О чем болтала иностранка, Филиппенко, разумеется, не понял. А подруга по несчастью эмиграции вздыхала в телефон: «Ах, милый! Ну скажи, что самолет не разобьется! Ведь они не так уж часто бьются, правда? Я ведь не умру? Скажи, ведь так бывает, что и авиакатастрофе кто-то остается жив? А если так случится, это буду я! Не так ли, милый?» Настроение лжеисторика, и так довольно неуютно ощущавшего себя без багажа и в скромной куртке, окончательно упало.

В зале ожидания пришлось сидеть полдня. Приехал он с утра, а шляться по Москве казалось и опасным, и совсем не интересным. Наконец, под вечер объявили регистрацию. Она прошла спокойно, Филиппенко побродил по duty-free, полюбовался на матрешек и коньяки. А вот потом случилось неприятное. При обыске, когда народ входил в посадочную зону, надо было раздеваться и снимать ботинки. У «историка» один носок был рваным — и теперь об этом знали десять человек. Потом злодей-таможенник нащупал у «Сергея Соловьева» деньги на устройство и на взятки, бережно зашитые в трусы, и решил, что это наркотики. Пришлось вытаскивать.

Зато взойдя наверх по трапу и услышав от венгерской стюардессы «Здравствуйте!» с акцентом, Филиппенко ощутил себя уже почти во Франции. Свободным и спокойным.

Журнал в кармашке кресла, стоящего впереди, к несчастью, оказался на венгерском, а с собой из чтива Филиппенко ничего не прихватил. Поэтому сначала — первый час полета — он отчаянно скучал. Потом начали кормить и стало веселее. Дали бутерброды как в «Макдоналдсе» и вафлю в шоколаде «Балатон». Напиток Филиппенко выбрал алкогольный, но не потому что хотел напиться, а из любви к халяве: вино дороже сока.

А потом у Филиппенко завязался разговор с соседом-либералом.

Перед самым аэропортом, при посадке, самолет угодил в зону турбулентности. Его трясло, как погремушку в ручке великанского младенца, а внизу, в иллюминаторе, уже виднелся темный город с тысячей фонарей, похожими на реки автострадами. «Слишком низко, — вдруг подумал Филиппенко, — разве самолеты так летают? Все ли в порядке?» Что-то объявили по-венгерски. Александру стало страшно. Очень захотелось помолиться. Помолился. Вспомнил, что Христос — всего лишь маленький немецкий феодал, которого хронисты по ошибке поместили в I век. Еще раз помолился. Тряска кончилась, тело охватила легкость, как будто, если б не ремень, то сам взлетел бы к потолку.

— Ну вот, садимся, — заявил сосед. — На многострадальную землю Будапешта.

В течение полета он и Филиппенко говорили о злодействе, совершенном коммунистами, которые присоединили Венгрию к соцлагерю. «А был ли он, соцлагерь? — вдруг подумал лжеисторик. — Чай, такое же вранье, как про хана Батыя».

Когда он оказался в аэропорту, то вдруг сообразил, что не знает английского. О том, чтобы понимать местный язык, и думать не стоило: он был даже не индоевропейским. На улице стемнело, надо было как-то отыскать такси или автобус, спутник-либерал мгновенно испарился, и спросить вдруг стало совсем не у кого. Филиппенко вытащил бумажку с адресом гостиницы, где должен был заночевать до рейса на Париж, и начал ей размахивать у носа первого попавшегося служащего аэропорта. Предпринял попытку объясниться на плохом французском — безуспешно. Английский Филиппенко не учил, но все-таки попробовал просить совета и на этом языке. Ситуация становилась все более неприятной.

— Вот ведь черт! — пробормотал «историк».

— Русский? — сразу оживился собеседник. — Так? Москва, Россия? Вы хотите что-нибудь спросить?

«Ну ладно уж, — подумал Филиппенко, оказавшись на заднем сидении такси, вызванного работником