Атташе (СИ) - Капба Евгений Адгурович

Я ногой выдвинул раскладную лесенку и полез вниз, ощущая голой кожей внезапно прохладный ветер. Мать его, рубаха-то моя так и была намотана на голову! Вид, должно быть, был вполне кретинский...

Подошвы сапог хрупнули гравием, когда я спрыгнул на насыпь и огляделся. Противника видно не было, только стрельба со стороны станции и какие-то дикие крики на десятке языков возвещали о том, что полковник Васин ведет бой.

Черно-белая "железная палка" — или стрелка, если по-человечески, поддаваться не хотела категорически. Поясница, натруженная в кочегарке, тупо саднила, отдавались болью мозоли на ладонях.

— Ну, давай, давай! — сжав зубы, процедил я.

Мышцы заныли, и стрелка сдвинулась с места, рельсы дернулись и лязгнули. Я махнул Тесу, коричневая физиономия которого виднелась в смотровой щели локомотива, и он двинул состав вперед, самым малым ходом. Мне оставалось только горестно вздохнуть и побежать следом, вытаскивая из кармана револьвер — чтоб не мешал. Он вообще здорово натер мне ногу, пока я кидал уголь в топку, но расстаться с оружием я бы не согласился ни за какие коврижки.

Бежалось тяжело, воздух с сипением выходил из легких, грудь горела. Наконец мне удалось уцепиться рукой за железную скобу на борту броневагона, рядом с дверцей, которая тут же распахнулась, и Эшмуназар вместе с Арисом втянули меня внутрь.

— А орудие... — начал я, но, оглядев усыпанный гильзами от снарядов пол, кажется, уже знал ответ.

— Всё расстреляли, — безразлично пожал плечами особист, — Остались только винтовки. И "максимы".

Значит, крупнокалиберный на башне тоже замолчал... И когда успели? Поезд набирал ход, колеса стучали всё бодрее, и я, придерживаясь рукой о стену, пробрался к окошечку. Над городишком, застилая небесный свод, клубились дымы пожаров — больше дюжины. Еще недавно полный живой суеты, Нажон вдруг резко превратился в развалины.

— А который сейчас час? — повертел головой я.

Арис молча протянул мне хронометр. Ну, надо же! Первый выстрел прозвучал каких-то сорок, ну — сорок пять минут назад! Чтобы добраться до станции, нам понадобилось не так-то много времени — четверть часа, не больше. Противник себя за это время никак не проявлял.

— Взгляните! — сказал кто-то, и мы все прильнули к окнам.

Там люди Васина споро собирали и перегружали на телегу ящики с артиллерийскими снарядами, в беспорядке разбросанные у фонтана на привокзальной площади. Фонтан представлял собой скульптурную композицию из нимфы с кувшином, из которого лилась когда-то вода, и сатира в похотливой позе. У нимфы была оторвана голова, у сатира — причинное место.

Сам наш основной состав стоял у угольного терминала, и кардиф сплошным потоком сыпался в необъятный тендер головного локомотива. Полковник Васин с биноклем в одной руке и пистолетом Федерле в другой. Дались им эти Федерле... Как будто на слонов охотиться собрался!

В дверях появилась потная, но довольная рожа Кузьмы:

— Вашбродь, пойдем сцепку сделаем? Тес очень просит!

Никогда в жизни не делал сцепку. Понятия не имею, как происходит эта процедура, но раз Тес просит... Но почему именно меня? Может, не доверяет вчерашним сидельцам? Так в команде Васина есть грамотные люди...

Я рассуждал так, снова хрупая сапогами по насыпи и безбожно отставая от бравого преторианца. И, наверное, прозевал бы момент, если бы чертов тюрбан из сорочки на голове внезапно не размотался. Матерясь, скинул его на гравий, поднял глаза и оказался лицом к лицу с берсальером-федералистом в отличной шляпе с плюмажем. А в руке он сжимал здоровенную такую связку гранат!

Думать было некогда: я пальнул в федералиста прямо через карман, и он осел на гравий, ухватившись за грудь, а гранаты, перемотанные его же поясным ремнем, упали рядом, и, черт побери, я ясно видел, что чека в одной из них отсутствовала!

Наверное, будь я игроком в столь любимый лаймами соккер, меня можно было бы считать очень успешно дебютирующим бомбардиром — пинок был впечатляющим, и последнее, что я запомнил прежде, чем мягкая тьма поглотила меня — это связка гранат, которая крутилась и вертелась, совершая замысловатый полет в лучах солнца, едва-едва пробивающихся сквозь жирный дым горящего города.

XXIV ГОСПИТАЛЬ В ГЕНИСАРЕТЕ

Я попытался открыть глаза — ничего не получилось. Первая дурацкая мысль — мол, помер, сменилась паникой — ослеп! Руки самопроизвольно дернулись, и судорожными движениями принялись срывать с лица повязки, не обращая внимания на боль. Почему-то казалось, что всё дело в чертовых бинтах. Сними их — и всё наладится!

Свет ударил внезапно, испепеляющим белым потоком. Я закричал и закрыл лицо руками, в голове как будто взорвался фугасный снаряд, и мне ничего не оставалось, как рухнуть на койку и вцепиться зубами в подушку, потому как второй раз позволять себе слабость я не собирался.

— Какого... — раздался голос Феликса, — Очнулся? Ну, хорошо... А нет, ни черта хорошего! Сестра-а-а-а! Позовите доктора, тут пациент бинты сорвал! Боже, поручик, не кретин ли ты после этого? На кой черт ты сорвал повязку? Ты думаешь, ее тебе в качестве украшения намотали? Это госпиталь, а не цирк-шапито!

Феликс, госпиталь — по крайней мере, это прояснилось. Я всё еще боялся убрать ладони от глаз, и так и лежал скорчившись. Но спросить — спросил:

— А как мы...

— Прорвались к Арлингтону, легионеры нас встретили с распростертыми объятьями. Васин лихо принялся ровнять с землей оборону федералистов, наш бепо пришелся очень кстати. Арлингтон взяли следующим утром, сейчас туда возвращаются жители, кафры помогают им разбирать завалы. Ну, а меня, тебя, Желткова и еще пару бедолаг определили сюда — в Генисаретский госпиталь. Двадцать верст от линии фронта. Сестрички премиленькие, и доктор Бахметьева — тоже.

— Бахметьева? Из Империи, что ли?

— Знаешь ее?

— Нет, в первый раз слышу, — звон в голове потихоньку стихал.

— А она вроде как тебя знает. Заботилась о тебе, как ангел небесный, я пытался приударить, но бросил это дело — не про нашу честь сия премиленькая вдовушка... А молоденькая, а хорошенькая! И фигурка, и ножки, и глаза — ну чисто ягодка!

Феликс явно шел на поправку, раз рассуждал о дамах. Однако спросить было не лишним:

— Сам-то ты как?

— Да нормально. Заживает как на собаке. О, а вот и перевязка твоя пришла! — обрадованно закончил он, — Доброго дня, доктор Бахметьева!

Я услышал чью-то легкую походку, и молодой женский голос, приятный, смутно знакомый, проговорил:

— Я сейчас задерну шторы, и вы сядете ровно, и уберете руки. Глаза не открывайте, для вас сейчас это вредно, — мне почудились взволнованные нотки, я всё пытался понять, где слышал этот тембр.

Мешала легкая хрипотца говорившей — может быть, она была простужена? Прохладные ладони взяли меня за запястья и развели мои руки в стороны. Ярко-красный свет обжигал, но сквозь веки это было терпимо.

— Ну вот, еще и шов чуть не разошелся... Очень хорошо, что вы пришли в себя, но зачем же срывать повязки?

— Я... Испугался. Очнулся — ничего не вижу. Запаниковал, — мысль о том, что признаваться женщине в своем страхе — невместно, пришла позже, — Какие у меня перспективы, доктор?

— Я не доктор, а фельдшер, — мягко поправила меня Бахметьева, — Это меня пациенты госпиталя решили повысить в звании, самочинно. Перспективы у вас хорошие — через пару дней сможете ночью ходить без повязки, светочувствительность вернется в норму. Раны ваши заживают хорошо, только не стоит больше срывать повязки, иначе на лице останется большой шрам.

Кажется, я только сейчас почувствовал неприятные ощущения на щеке, скуле, в районе виска. До этого общее паскудное состояние как-то скрадывало боль и маскировало симптомы. Теперь же жгучая ломаная линия на коже чувствовалась в полной мере. Ну, не везет моей физиономии — если серьезная рана, то обязательно страдает портрет!

— Что, доктор, красавцем мне не быть? — усмехнулся я, и тут же цыкнул зубом, сдерживая матерщину — разговаривать мне нужно было теперь тоже весьма осторожно.