Рыжий: спасти СССР – 2 - Валерий Александрович Гуров

— Кто там еще?

Горничная воровато оглянулась и сообщила громким шепотом:

— АНДРОПОВ!

— Сейчас я ему все выскажу! — подскочила Гвишиани.

— Держи язык за зубами, Люська! — рявкнул отец. — Помни, с кем говоришь!

Людмила Алексеевна уже не слушала. Она ринулась к двери, едва не размазав по стенке горничную, которую искренне ненавидела, подозревая, что та спит с ее мужем. Ворвалась в столовую, но увидев ледяной взор Председателя КГБ, разбилась о него, как о стену. Все то, о чем только что говорил ей отец, предстало перед ней с беспощадной ясностью. Боже мой, что будет с детьми! Они же только-только на ноги встали…

— Здравствуйте, Людмила Алексеевна, — сказал Андропов. — Прошу вас, сядьте. У нас будет трудный разговор…

Ноги и так ее не держали. Она рухнула на диван, забыв о ярости, которая душила ее минуту назад.

— Хочу сразу уточнить, Людмила Алексеевна, что ни на вас, ни на ваших детях сложившаяся ситуация не отразится. Я лично прослежу за этим. Более того, если такие факты все же будут иметь место, сразу же обращайтесь ко мне. Лично.

— В чем обвиняют моего мужа? — с трудом проговорила она.

— Это вы узнаете от него.

Гвишиани медленно выпрямилась.

— Мне разрешат свидание с ним?

— Простите, я не точно выразился. Вы узнаете это из его письма.

— Вы привезли его письмо, Юрий Владимирович?

— Вот оно. Прочтите.

Главный чекист страны протянул ей сложенный вдвое листок. Без конверта. Ну конечно же, он читал это письмо. Кто бы сомневался. Дрожащими пальцами Людмила Алексеевна развернула листок.

«Дорогая Люся! — начиналось послание. — Мне трудно писать тебе об этом, но необходимо. Чужим словам ты не поверишь. Чтобы тебе обо мне ни сказали, поверь, я желал своей стране только хорошего. И не моя вина, что это хорошее достижимо лишь через полное разрушение действующей общественно-политической системы. Я вполне отдавал себе отчет в том, что, возможно, радикальные перемены могут принести нашему народу много горя. Слишком глубоко он увяз в существующем строе. Многое пришлось бы выдирать с корнем. Тем не менее, я уверен, что со временем народ понял бы и простил меня. Меня и тех, кто за мною последовал бы. Простил бы в том числе и то, что мне пришлось пойти на сговор с иностранной разведкой. Я не видел иного выхода, но Родины не продавал. Моя Родина — это Грузия, которую я хочу видеть свободной и независимой. Как хочу видеть свободной и независимой твою Россию. Прости и ты меня, дорогая. Попрощайся за меня с детьми. Береги нашу внучку Катеньку. Прощай. Твой муж Джермен.»

Она подняла голову и посмотрела на молчащего Андропова непонимающими глазами.

— Что все это значит, Юрий Владимирович? — проговорила она. — Это не мог написать Джермен… Это фальшивка…

— Вы знаете почерк своего мужа, — равнодушно обронил тот.

— Что вы с ним сделали⁈ — истерично выкрикнула Гвишиани. — Отвечайте!

— Он напал на охранника. Отнял у него пистолет и застрелился. Врачи ничего не смогли сделать.

— Нет. Я вам не верю… Как он мог тогда написать это письмо? Разве ему разрешена была переписка?

— Попросил в камеру листок и авторучку. Объяснил это желанием во всем чистосердечно признаться. И, как видите, признался. Письмо мы нашли в камере.

— Это все ложь! Ложь! Проклятая ложь! — завыла она, падая на колени. — Как вы могли, палачи, убийцы! Чем он вам мешал!

Письмо выскользнуло у нее из пальцев и упало на ковер. Людмила Алексеевна вцепилась себе в волосы и выла, раскачиваясь из стороны в сторону, как простая деревенская баба. Председатель Комитета, аккуратно ее обошел, подобрал листок, положил его в кожаную папку и, не оглядываясь, покинул столовую загородной резиденции Председателя Совета Министров СССР.

* * *

Разумеется, я сразу позвонил Романову. Меня связали с ним незамедлительно.

— Добрый день, Анатолий Аркадьевич! — сказал он. — Как устроились?

— Спасибо, Григорий Васильевич, благодаря вашим заботам.

— Превосходно.

— Простите, Григорий Васильевич, что беспокою в выходной день, но есть ряд вопросов, которые требуют безотлагательного решения.

— Ну что вы, Анатолий Аркадьевич. Вы же видите, я у себя в обкоме. Какой там выходной. Столько дел накопилось.

— Так я подъеду?

— Подъезжайте. Свиридов вас встретит. Вы его знаете.

— Еду!

Звонил я первому секретарю Ленобкома из кабинета коменданта общежития. Положив трубку, вернулся в Ленинскую комнату. Там уже собрались все мои общажные друзья. Кроме тех, кто на лето укатил в родные края. Ну и Степана, конечно. Ждали только меня. Пришлось их огорчить.

— Обедайте без меня, друзья мои, — сказал я. — Надо Степана вытаскивать.

— С кичи⁈ — восхитился Васька. — Ну ты даешь, Аркадьевич!

— Мы еще посидим все вместе, обещаю, — сказал я и кивнул Илье.

Мы вышли из общежития, сели в «ЗИМ» и покатили в Смольный, где со времени переезда советского правительства в Москву, располагался Ленинградский областной комитет коммунистической партии Советского Союза. На крыльце нас встретил уже знакомый нам первый зам Романова. Вернее — меня. Потому что Воронин вернулся к машине. В здании обкома была своя охрана.

Григорий Васильевич встал мне навстречу, когда я вошел в его кабинет. Тут же потребовал для нас чаю. Я уселся в мягкое кожаное кресло. Оглядел строгий интерьер помещения, которое, наверняка, помнило еще самого Владимира Ильича. Секретарша принесла чай в стаканах с подстаканниками. Конфеты, пряники. Мне сразу вспомнился анекдот, когда Ленин приказал расстрелять своего собеседника и сказал:

«Но сначала — чаю! Крепкого горячего чаю!»

Сейчас мне было не до анекдотов. Поэтому я сразу перешел к делу.

— Григорий Васильевич, прежде всего прошу вас помочь мне в одном деликатном деле.

— Я весь внимание, Анатолий Аркадьевич.

— Моего ближайшего друга, преподавателя начальной военной подготовки в ПТУ номер сто сорок четыре Степана Сергеевича Конопельку арестовал уголовный розыск. Он ветеран наших вооруженных сил, заслуживающий доверия человек, более того — необходимый мне человек. Считаю, что все выдвинутые против него обвинения вздорны.

— Минуточку, сейчас позвоню Кокушкину, — сказал первый секретарь обкома и снял трубку вертушки. — Начальника ГУВД ко мне… Если дома или на даче — все равно соединить. — Через небольшую паузу. — Владимир Иваныч?.. Романов говорит… Да, добрый… Слушай, там твои архаровцы взяли Конопельку, Степана Сергеевича… Ах, ты в курсе… Освободи. Как