Спасти кавказского пленника - Greko

разговоры и хождения. Только неловкий кашель одного из офицеров был единственным звуком, нарушившим эту тишину. Тишина эта держалась недолго. Офицеры пришли в себя. Задвигались. Не переставали кидать на меня взгляды разной степени ненависти и презрения.

Мой приятель Золотарев, один из тех, кто был на Мадатовской площади, намеренно громко, как плохой актер в амплуа записного остряка из провинциального театра, обратился к штаб-офицеру, сидящему поодаль:

— Давно хотел спросить вас, Малыхин, а почём нынче чечевичная похлёбка для Иуды?

Громкий смех был ему ответом.

— Насколько мне известно, — отвечал Малыхин, — цена всё та же. Тридцать серебряников!

— Надо же! Я уж думал, что поднимется. Что может уже и не серебром платят, а бриллиантами! — продолжал веселиться остряк.

— Право слово, господа, — включился другой, — ничего не меняется на этом свете. Перечитывал недавно Александра Сергеевича. Сказку о Золотой рыбке. Надеялся, что, может, будет счастливый конец! Ан, нет! Опять старуха оказалась у разбитого корыта! Думаю, завтра еще раз перечитаю. А вдруг⁈

Офицеры уже ржали. И я улыбнулся, вспомнив, как шептался в обнимку с Тамарой, как пересказывал ей сюжет этой сказки, как ей понравилась эта метафора про разбитое корыто в применении к баронессе.

Улыбка моя офицеров немного смутила. Они занервничали. Особенно полковой адъютант. Он, уверен, затеял эту комедию, чтобы перевести разговоры на мою персону. Старался уйти от обвинений в подозрительно тесных отношениях с князем Дадиани, в которые закрался денежный интерес. Его дергание еще раз убедило меня в вечной правоте мудрой пословицы «на воре и шапка». И успокоило. Я понимал, что готов выслушать любую «остроту», что меня не спровоцируют на необдуманный поступок, что я смогу достойно выкрутиться из этой неприглядной ситуации.

— Так зачем же вам перечитывать⁈ — продолжал актерствовать адъютант. — Коли на наших глазах сия сказка воплощается в жизнь!

— Как? — хором спросили сразу несколько офицеров.

— Да вот так! — улыбнулся адъютант. — Вон, унтер-офицер Рукевич возвышен князем, превратился чуть ли не в личного секретаря. Но я вас уверяю, еще немного времени, и мы увидим, как прозорлив был Александр Сергеевич. И Рукевич, и все остальные, кто забыл о чести и совести, окажутся у разбитого корыта! Без всесильного protéger — кто они? Эфир?

«Что ж, эффектно, эффектно! — думал я, слушая восторженные возгласы офицеров, последовавшие после фразы Золотарева. — Вполне в духе погорелого театра. Ну, ладно, господа офицеры. Теперь — мой выход!»

Я молча достал револьвер. С грохотом положил его на стол. Добился своего. Все заткнулись. Не испуганно. Заинтересованно.

— Поверьте, господа. Может, если бы у меня было время, я бы еще послушал заезженные остроты и понаблюдал за дешевым фиглярством!

Поднялся ропот. Кто-то уже был готов сорваться.

— Но, к сожалению, — я повысил голос, заставив всех оставаться на местах, — сейчас у меня нет времени. Нужно срочно выдвигаться в Черкесию и исполнять личный приказ императора.

Кто-то удивленно присвистнул. Я обвел суровым взглядом всех собравшихся и продолжил:

— Уверяю вас, как только я исполню повеление Его Величества, сразу же к вам. Вызывайте! И каждый, кто пожелает не на словах, а на деле доказать своё геройство, получит такую возможность. Только оружие я выберу сам. Какое? Я вам показал. Научу вас веселой игре. Ее называют русская рулетка.

— Это не по правилам! — воскликнул молоденький юнкер. — Стреляться следует из дуэльных пистолетов!

— Разве Кавказ живет по правилам⁈ — я изобразил крайнюю степень недоумения.

— Он прав, черт побери! — вскочил на ноги молодцеватый Малыхин. — В тенгинском полку, я слышал, офицеры затеяли дуэль прямо в мужицкой избе. Не на саблях. На шашках!

Все засмеялись:

— Что? Собирали потом пальцы с пола?

— Нет! — усмехнулся штаб-офицер. — Один другого проколол, использовав шашку вместо шпаги! Так и сделал выпад, заложив левую руку за спину. Прапорщик! Вы мне по сердцу! Будет нужда, стану вашим секундантом!

— А что такое русская рулетка? — не унимался юнкер.

— О! Уверен, всем понравится. Особенно господину Золотареву, — я сделал шутовской поклон в сторону полкового адъютанта. — Если, конечно, он к тому времени в оправдании своей фамилии успеет очистить полковые Авгиевы конюшни. Да, адъютант?

— Вы!… — Взбешённый блондинчик дернулся в мою сторону, но его удержали.

— Василий! Тебе же сказали: у тебя будет и время, и возможность.

Я развернулся и вышел из штаба. Сердце билось в груди как бешеное. Лицо пылало. Отправился в дом Дадиани, чтобы забрать его несчастную супругу.

Лилия Григорьевна стояла посередине опустошённой комнаты, безвольно уронив руки. Ее успокаивал унтер-офицер Рукевич. Он был единственным из всего полка, кто отнесся к несчастной женщине с участием. Ее доброту и мягкость никто не оценил по достоинству. Тифлисское общество уже отшатнулось от нее. Никто не хотел принимать княгиню. Та же история повторилась в полку.

— Скажи, что нет дома, — кричали жены офицеров денщикам, ничуть не заботясь о том, чтобы понизить голос.

— Зачем они так, Рукевич? Разве я хоть одну из них чем-то обидела? Почему люди платят злом за мое добро?

— Увы, княгиня, таково людская порода! Успокаивайте себя мыслью, что вы творили добро не за благодарность, а по зову души!

— Как мне отплатить за ваше за участие? — Княгиня вытащила из дорожного мешка пачку ассигнаций. — Я знаю, вы бедны. Возьмите. Это вам поможет.

Оскорблённый поляк отшатнулся. Категорически отказался брать деньги.

Я отвел его в сторону и поблагодарил.

— Не серчайте на Лидию Григорьевну! Она потрясена. В одночасье жизнь покатилась под откос. Что слышно про следствие? — поинтересовался.

— Его возглавил флигель-адъютант Катенин.

— Это хорошо или плохо?

— Ужасно!

— Почему?

— Его брат служил в нашем полку. В прошлом году князь выгнал его за аморальное поведение!

— Вы серьезно? Что мог натворить русский офицер, имеющий такие карьерные перспективы?

— Сперва, когда он поступил в полк, мы ничего не замечали. Но потом… Не знаю, стоит ли подобное говорить?

— Не стесняйтесь! — подбодрил я Рукевича.

— Он стал оказывать некие знаки внимания молодым солдатам!

— Что⁈

— Да-да, вы не ошиблись! Это было именно то, о чем не принято говорить в благородном обществе. Дело зашло так далеко, что солдаты взбунтовались![2]

Я присвистнул от удивления. Неожиданный поворот!

— Как вы понимаете, ожидать беспристрастного рассмотрения дела братом этого «благородного» офицера уже не приходится, — грустно заключил Рукевич.