По прозвищу Святой. Книга вторая - Алексей Анатольевич Евтушенко

делать потом? Скажешь правду, может быть, останешься жив.

Тарас уставился на Максима. Его и без того маленькие глаза сузились. Он быстро облизал губы. Ухмыльнулся.

— Зачем? Я подозревал, что Анна кого-то из комуняк укрывает. Кого-то из тех, кого немцы тогда не добили. Может быть, даже командира, очередную красную сволочь. Мне нужно было точно знать. Немцы — они такие, точность любят. Издалека следил — ничего не увидел, бинокля у меня нет. Тогда решил в лесу подождать, вдруг что выйдет. Деньки-то тёплые стоят, сухие. И точно — вот он ты. Командир. Красная сволочь, — теперь в голосе Тараса звучала откровенная ненависть. — Эх, не добили мы вас в двадцатом. Ну да ничего, слава богу, немцы пришли, выкорчуют вас, красных, с корнем. До седьмого колена. Чтобы даже тени вашей на земле не осталось…

— Это вряд ли, — сказал Максим, наклонился и ударил Тараса ножом в сердце. Быстро, сильно и точно.

— Хрр, — сказал предатель. Его маленькие глаза расширились. На губах показалась кровь.

— Хр-р, — закончил он и повалился на бок.

Уже привычным движением Максим выдернул из тела нож, обтёр лезвие о телогрейку, спрятал.

Выпрямился, огляделся, прислушался.

Тихо, никого.

Вот и слава богу.

Анны и Марийки не было дома — ушли с утра в соседнее село Кияшковское, куда Анну вызвали к заболевшей женщине, и до сих пор не вернулись.

Лопата нашлась у Анны в сарае.

Максим вернулся к телу, нашёл старый, вросший в землю валун, который приметил ещё в прошлые свои прогулки по лесу. Обкопал его со всех сторон так, чтобы можно было зацепить руками снизу.

— Макс, — встревожился КИР. — Ты что собрался делать? В этой каменюке не меньше двухсот кило веса! Ты ещё не до конца восстановился, я предупреждаю.

— Спасибо. Я его поднимать не собираюсь. Так, сдвину чуток. Потом на место поставлю.

— Ты неисправим, — грустно сказал КИР. — Как и все люди. Почему я, искусственный разум, понимаю, что можно делать, а что нельзя, а ты, человек, мой создатель, — нет?

— Философский вопрос, — ответил Максим. — Когда-нибудь побеседуем на эту тему. Но если вкратце, то человек потому и человек, что поступает иногда иррационально. Всё, помолчи.

Максим ухватился за нижний край валуна, перешёл в сверхрежим и медленно выворотил его из земли.

Вышел из сверхрежима.

Прислушался к себе.

Нормально.

— Ну вот, — сказал КИРу. — А ты боялся.

— Псих, — буркнул в ответ КИР. — Портос хренов.

— Нет, — сказал Максим. — Я всегда хотел быть Атосом. Но чаще получался д’Артаньян.

Он углубил выемку лопатой. Свалил в неё тело старосты, бросил туда же сломанное ружьё и патрон.

— Господи, прости грешную душу раба твоего Тараса, — пробормотал.

Перекрестился, забросал тело землёй, придавил сверху валуном, замаскировал место опавшими листьями и валежником.

Оглядел дело рук своих. Удовлетворённо кивнул. Взял лопату и пошёл назад. Пора было собираться в дорогу.

[1] Да пошёл ты на хер. Кто ты такой, чтобы я тебе отвечал? (укр.)

Глава восемнадцатая

Максим ушел рано утром тридцатого сентября.

— Завтра я ухожу, — сказал Анне накануне за ужином.

Анна окинула его внимательным взглядом.

— Закрой правый глаз, — приказала.

Максим подчинился.

— Сколько пальцев? — показала два пальца.

— Два.

— А сейчас? — показала четыре.

— Четыре. Ань, я всё вижу. Могу книгу на этом расстоянии прочитать, не то что пальцы сосчитать.

— А кости?

— Кости тоже срослись, — сказал Максим, наклоняя голову. — Можешь пощупать.

— И пощупаю, — она пересела ближе и ощупала его голову своими длинными чуткими и сильными пальцами.

— Да, думаю, ты готов, — сообщила. — Хотя это и выглядит чудом. Так быстро раны, какие были у тебя, не заживают.

— На мне заживают.

— Это я уже поняла. Что ж, иди. Может, и к лучшему. Соберу тебе еды в дорогу.

— Не надо, что ты, — возразил он. — Вам с Марийкой самим мало, я и так вас объел. Прокормлюсь как-нибудь.

— Поговори мне. Сказала соберу — значит, соберу. Ничего особенного не обещаю, но на первые несколько дней хватит. Хлеб, сало, лук, пшено — кашу сварить.

— Хорошо, — сказал он. — Спасибо тебе. После войны постараюсь тебя найти, отблагодарю по-настоящему.

— Ну-ну, — усмехнулась она. — Обещанного три года ждут?

— Война закончится девятого мая сорок пятого года, — сказал он. — В Берлине. Германия будет полностью разбита и больше никогда неразвяжет ни одной войны. Но как страна сохранится.

— А мы? — спросила она, глядя на него большими серьёзными глазами.

— Через пятнадцать лет после окончания войны советский человек полетит в космос, — сказал он. — Первым в мире. Его имя — Юрий Гагарин. Сейчас ему семь лет.

— Кто ты? — спросила она тихо. — Кто ты, Максим?

— Я — младший лейтенант Николай Свят, — сказал он. — Русский. Комсомолец. Больше тебе ничего знать не нужно, поверь.

Максим встал до света, но Анна уже была на ногах. Накормила его яичницей с салом, заварила чай из ещё довоенных запасов. Проводила до дверей, обняла.

Марийка тоже проснулась проводить «дядю Максима», обвила руками шею, чмокнула в щёку.

— Насчёт старосты Тараса… — сказал Максим.

— Я знаю, — кивнула Анна. — Ничего не говори.

— Не буду. Всё, пошёл.

— Ангела хранителя, — Анна перекрестила его.

Максим вышел. Утро выдалось ясным и холодным. Где находится восток, было ясно без всякого компаса, — там разгорался восход.

Форму Максим снимать не стал, Анна только почистила её, постирала и зашила в тех местах, где гимнастёрку пробили пули. А вот драповое пальто и шляпу, оставшиеся от мужа, взял.

Муж Анны по её словам ушёл в Киев одиннадцать лет назад, да так и не вернулся. Анна не стала его искать и возвращать. Так и жила соломенной вдовой.

— Вернётся — приму, — говорила Максиму. — Он живой, я знаю. А не вернётся — значит, так тому и быть. Мне никто другой не нужен.

Пальто было длинным, тёплым, болотного цвета — то, что надо для осенних холодов. В этом пальто поверх формы, в шляпе, с немецким автоматом за спиной и «вальтером» в кобуре на поясе под пальто он снова чувствовал себя партизаном. Даже