Князь поневоле. Потомок Ермака - Илья Городчиков

— Меня носить не надо — у меня свои ноги имеются, так что я сам прибыл. Однако, я никто иной, как последний ваш шанс решить все ваши рабочие проблемы малой кровью. — Носком сапога я подпнул бездыханное тело чиновника, лежащего мясным мешком на земле, после чего вытянул из кармана часы и присмотрелся к бегающей стрелке, — Если через час отсюда не выедет мой человек с посланием в Томск, то оттуда выйдет карательный отряд под руководством полковника Опричнины Ерофея Островского. Это не полицейские с дубинками, а рота стрелковой пехоты с двумя пехотными пулемётами и правом оперативного решения суда высшей инстанции. Вы, народ, определённо знаете о том, каковым будет наказание за вооружённое восстание.

— Смерть, — без раздумий ответил мне главный из рабочих, — Смерть на висельнице.

— Именно, — кивнул я, — Не самая лучшая смерть, но это точно не то, на что вы рассчитывали. Вы просто не успеете разобрать столько рельс, сколько планировали, а другие заводы и фабрики не поднимут восстание, зная о том, с какой оперативностью было подавлено это. У вас просто не получится повторить ту же эффективность, которую показали во время "Железного восстания". Так что, как я считаю, вам будет лучше действовать, как предлагаю я, но прежде я хочу узнать твоё имя. — Я кивнул говорящему со мной шахтёру.

— Григорий Зиновьев, — ответил, сощурившись, глава восстания, — С чего мы должны тебя слушаться?

— С того, что мы теперь повязаны кровью. На моих руках теперь кровь Лебедева, а среди ваших рядов есть предатель. Его зовут Семён, и именно из-за его длинного языка теперь руководство фабрики знает о вашем восстании, а рота уже сейчас готова встать в штыки. Но если вы послушаетесь меня, то ваши требования будут выполнены с малой кровью, без новых убийств.

— "Говори, князь", — заговорила наблюдавшая за диалогом публика.

Я врал так, как никогда не делал. За моей спиной не было никакой силы, правление фабрикой не имело даже относительного понятия о том, что творится в их шахтах. Мне оставалось надеяться, что смерть Лебедева была достаточно неожиданным шагом для стоявшей передо мной толпы, чтобы мой наскоро придуманный план, шитый белыми нитками, не начал рваться по швам.

— Мы всё обставим так, что в ответ на ваше законное требование, которое вы сделаете от лица всей толпы, Лебедев сошёл с ума и решился схватиться за оружие, чтобы убить смутьяна.

— А смерть самого управляющего на нас повесить собрался?! — крикнул кто-то из толпы.

— Зачем же? Смерть Лебедева останется на моих руках. Если его убьёт простой рабочий, то очень сомнительно, что суд будет разбираться в действительных причинах, а вот с дворянами реальность совсем иная. Меня не будут судить с такими же предрассудками, как это было бы с вами. За суд вы можете не переживать, ведь моё имя супротив противника будет сильнее. Вы же получите выполнение своих требований.

— И с чего я тебе верить должен.

— А у меня шурин на его обувной фабрике работает, — крикнул кто-то из толпы, прежде чем я успел втянуть воздух в лёгкие, — Там у них правда всё лучше. Харчами обеспечены, рвать спину по двенадцать часов не приходится. Всего по десять работают и ещё час на пожрать и отдохнуть имеется. Врач на производстве постоянно дежурит, и зарплата выше, чем здесь.

— Вот видите. Я не такой вурдалак-капиталист, которому лишь бы кровь сосать из рабочего люда. Мне нет причины вас обманывать, но и райских кущ обещать не буду. Взамен мне нужен лишь тот самый Семён. — Увидев непонимание в лицах рабочих, я сразу принялся пояснять, — Он виновен в покушении на моего зятя — графа Ливена. К вам никаких претензий нет, но вот Семён отправится со мной.

— Ты даёшь своё слово? — спросил меня Григорий.

— Да. Даю слово князя из рода Ермака. Не быть мне князем, если не сохраню голов ваших.

— Мы согласны.

От сердца отлегло. Удивительно, как быстро мне удалось справиться с назревающим восстанием, но вскоре рабочие принялись расходиться. Я же отдал им разрешение воспользоваться продовольственными складами для приготовления ужина, но без особенного фанатизма. Этой новости рабочие обрадовались едва ли не больше, чем моим обещаниям. К тому же, всего через несколько минут из толпы отделилась небольшая группа крепких шахтёров, ведущих ко мне связанного по всем конечностям Степана. Его я передал своему телохранителю, которого и посадил на одну из лошадей, отправив в город с написанным от руки посланием. Именно теперь только от него зависел исход всего моего короткого предприятия.

Чувствовал я себя не сильно хорошо. Если раньше меня вела вперёд уверенность в собственных силах и проснувшийся в крови адреналин, то сейчас накрыл сильный отходняк. Сердце словно опутало вязкой субстанцией горечи. Всё же, пусть Лебедев и был погрязшей в коррупции тварью, мучающей обычных людей, но он умер даже не с оружием в руках. Фактически я стал палачом, убившим безоружного человека. Сие чувство было неприятным физически, проникающим в самое сердце липкими щупальцами, оставляющими кровавые следы. Хотелось умыться, полностью погрузиться в студёную ключевую воду, но отдыхать было слишком рано. Меня ждало ещё более физически и морально неприятное дело, а именно пытки. Было необходимо вытянуть из коренастого революционера информацию о том, кто же решился покуситься на мою жизнь и жизни моей новоиспечённой семьи.

Толпа постепенно рассеивалась, когда Степана один из моих казаков затащил коренастого шахтёра обратно в контору. Скованный крепкими верёвками революционер нервно бегал взглядом по сторонам, пытаясь отыскать возможность избежать будущего истязания. Несмотря на внешнюю уверенность и даже холодность, с которой он ранее показывался перед другими революционерами, сейчас шахтёр дрожал, разбиваемый мелким ознобом. По лбу и худощавой шее мужчины стекали крупные капли пота, струящиеся под промокшую одежду.

Его усадили за стол и привязали верёвками так, что открытым остался только рот, а другими конечностями двинуть было невозможно. Семён в своих силах не стеснялся, он затягивал путы так, что верёвки впивались в кожу, вызывая боль и кровавые подтёки.

Я молча положил на стол перед мужчиной вытащенную из моего тестя пулю и револьвер Лебедева, шесть камор из которого были освобождены от патронов. Сначала мне просто хотелось взяться за оружие и просто прострелить голову революционеру, но я сдерживался, понимая всю важность мероприятия.

Мне не хотелось вспоминать всех методов принуждения, но первым же делом я