Тиран Золотого острова - Дмитрий Чайка

будет пятьдесят островов? — Филон смотрел на меня со священным ужасом, а его пухлые щеки задрожали, словно холодец.

— Я это вслух сказал, да? — недовольно пробурчал я. — Пусть обед подают. Есть хочу. А потом позови того сирийца, которому я велел выбить клейма на кусочках серебра.

* * *

— И что это? — с подозрением спросил я здешнего ювелира, который от скудости заказов временно переквалифицировался в резчика штемпелей и в монетного мастера.

— Это то, что вы заказывали, господин, — развел руками низенький щуплый сириец, перебравшийся сюда с разоренного побережья. — Простите, но я не умею делать такого. Уж как вышло!

Сорок четыре семечка рожкового дерева — сикль. Двадцать два семечка — драхма. Именно ее я и держал сейчас на ладони, удивляясь на редкость корявой работе. Наверное, мастера-резчики шедевральных по исполнению печатей еще где-то есть, но точно не этом острове. Все мои мечты разбились о прозу жизни, и вместо героического меня в рогатом шлеме на небольшой серебряной фасолинке выбили что-то вроде бычьей головы, что как бы смутно намекало на связь с богом Поседао, символом которого и служило означенное животное.

— Ладно, показывай обол, — обреченно махнул я рукой.

Драхма — монета крупная, а я заказывал еще и размен. Мастер протянул мне толстенький, с неровными краями кружок, размером чуть меньше ногтя мизинца. На его аверсе выбили трезубец, еще один символ упомянутого бога, и он получился довольно удачно. И впрямь, тяжело испортить такую фактуру. Чувствую, что на этом моя денежная реформа закончится. Я перевернул монеты и полюбовался незнакомой надписью. На реверсе драхмы я разместил аккадские клинышки, которые торжественно возвещали, что это половина сикля, а на оболе — что это одна двенадцатая часть сикля. Писать на языке ахейцев я не стал, потому как эту письменность знали только слуги местных басилеев, да и то не все. А вот шанс, что какой-нибудь купец поймет клинопись, есть, и немалый. Вот такие тут реалии.

Почему не введена десятичная система? Я честно попытался, но столкнулся с полнейшим непониманием купеческого сообщества. И Рапану, и Кулли, и другие уважаемые люди заявили, что такой счет противен обычаям, и что богом Набу заповедано делить все на три и на дюжины. И что у них в голове не укладывается, как это надо десятками считать. Они сойдут с ума из полной дюжины все время вычитать два, да еще и помнить об этом. И вообще, им моя затея без надобности, потому как серебро один хрен будут на весах взвешивать, хоть ты там сто быков нарисуй. И все это при том, что чиновники в микенских дворцах десятичной системой расчудесно пользовались. Только мало их, как тех декабристов, и страшно далеки они от народа.

Тьфу! Я потом с этим разберусь, тем более что шестая часть драхмы — это цена кувшина дешевого вина или одного хлеба. И мне, хоть убей, придется привязываться к этим величинам.

Купцам деньги пока без надобности, а вот мне без них просто петля. У меня две сотни вояк, которым я должен платить, а лучше, чем серебро, для этой цели ничего не придумать. Во-первых, у меня его много, а во-вторых, нужно же развивать товарно-денежные отношения. Сейчас, когда нет войны и добычи, каждый воин обходится мне шесть драхм в месяц плюс кормежка. Это в разы меньше, чем платили в классической Греции, но у меня и так от желающих отбоя нет. Тут вообще серебром платить не принято, люди за еду работают. И даже за нее умирают.

* * *

Первое жалование воинам я выплатил через неделю, выдав пробную партию денег вместо витой проволоки. Народ здесь довольно консервативный, но когда я увидел, как один мой пращник за обол договорился с какой-то разбитной вдовушкой из местных, то понял, что дело пошло на лад, хотя и не без погрешностей. Примерно половина новой монеты тут же пошла в переплавку и превратилась в привычные браслеты, ибо нечего такому богатству пропадать. А вот остальное понемногу пошло в оборот, в основном через женщин с пониженной социальной ответственностью, цена ласки которых тут же стала стандартной. Один обол за сеанс любви, потому как два — это слишком много, а меньше монеты пока нет. Я вздохнул. Гемиоболы раньше чеканили, конечно, но пусть хоть так. А то вдруг цена соития упадет, и это вызовет недовольство не только дам, живущих на моем острове, но и их на глазах богатеющих мужей. Так можно и бунт получить. Те же бабы уже ввели в оборот кошели на завязочке, чтобы там хранить свои накопления, а потом такими же обзавелись воины, которые все как один начали покупать их у торговцев, хвастаясь друг перед другом богатством вышивки. Их носили на шее, под туникой, или заворачивали в слой ткани набедренной повязки, чтобы спрятать от злого глаза.

— Простите, царственный, но нам пора начинать, — мой писец, который тащил под мышкой деловые записи дворца, просунул голову в дверь.

— Царицу позови, — сказал я. — Она тоже будет учиться.

Филон, мой управляющий, с лица которого не сходит выражение уныния с тех самых пор, как я решил освоить местную грамоту, передал приказание рабыне, и та побежала в покои жены. Креуса без восторга отнеслась к моему капризу, который, вдобавок, отвлекает ее от вышивки, но противиться не посмела. Она пришла тут же и села за стол, словно прилежная ученица. На ее личике застыло выражение скуки и покорности судьбе. А вот меня томило нетерпение, ведь несмотря на опыт прошлой жизни, линейного письма В я не знал. Это довольно специфическая штука, и специалистов по ней всегда было немного.

— Итак, — похоронным голосом сказал Филон, который не без оснований подозревал, что его ждет скорая ревизия. Он нарисовал палочкой на вощеной дощечке кружок, в который вписан крест. — Это звук МА, царственные.

— Ма, — покорно произнесла Креуса и повторила рисунок, звякнув всей тяжестью золотых браслетов.

— Это РО, — писец нарисовал просто крест.

— А РА как? — перебила его моя жена и получила в ответ английскую L с какой-то шишкой.

— А РИ? — нетерпеливо спросила Креуса, и писец с самым серьезным лицом изобразил еще одну закорюку, в виде человечка с растопыренными руками.

— Нарисуй КО! — фыркнула Креуса, которая совершенно искренне считала, что писец придумывает все эти значки на ходу. А когда тот нарисовал нечто, похожее на мошонку с