Крестоносцы - Андрей Готлибович Шопперт

загогулину изобрёл. Рано обрадовался. Когда мост — понтон развернулся и встал поперёк реки, то его сначала течение изогнуло, а потом разорвало на три куска. Не выдержали верёвки.

Профессор Виноградов даже материться не стал. Посмотрел, как два куска уплывают куда-то в море — океян и мысленно себе два подзатыльника отвесил. Сам себе злобный Буратино. Наверное, скобами какими во время войны скрепляли, и реки были с небольшим течением. Ладно, за битого двух небитых дают.

— Где там этот проводник? — спросил он стоящего рядом Никифора Кузьмича.

Привели его к рыбке.

— Как звать тебя, парень, напомни.

— Радвила, — поклонился проводник.

— Что ты про мост говорил?

— Есть мост. Но это нужно до Варняя ехать. Полста вёрст на полдень.

— Полста вёрст мы бы за день прошли. А теперь уже два потеряем.

— Так может там смыло его? Вон, вода какая? — неуверенно протянул это Радвила.

— Пофиг. Народ собираемся, пойдём через мост. Ничего, там в Мемеле купцы за это время больше денег накопят. И за этот мост отдельно заплатят. Дебилы, не могут нормальных каменных мостов построить. Как они тут живут⁈

Событие пятьдесят первое

— Помнишь шутку, что князь Андрей Юрьевич сказал на Думе, когда торговлю с новыми землями в Словакии обсуждали? — Роман Судиславич покрутил туда-сюда головой шею разминая. Сидел целый час письмецо князю во Владимир карябал. И про побитие татей новгородских и про то, что послы от веси приходили.

— На Думе? — Наум Изотович проковылял, подволакивая ногу к двери из горницы и приоткрыл её, словно там в большой… ну, по местным меркам большой палате Дума заседала. Нет. Не было там бояр владимирских и галицких. Там сидели девки, что они освободили у ушкуйников.

— На Думе. Деньги, говорил, это зло. А со злом, де, надобно бороться. Вот, наверное, потому у нас вечно зла не хватает. Всё мы его победили, — напомнил боярин, и помахал листом в воздухе, давая чернилам просохнуть.

— Ага, припомнил, а чего ты вспомнил-то Роман Судиславич? — помощник ключника прикрыл дверь и прохромал назад к лавке под оконцем, на которой сидел до того.

— Тиун, утром жалился, Алексий-то, что настоятель Аврамиево-Городецкого монастыря, отец Варфоломей просит гривен на строительство, баит не успеют без работников достроить до снега.

— А чего тебе, боярин жалился, а не мне? — вскинул брови Наум Изотыч.

— Боится он тебя. Откажешь же, а видно уже пообещал их Высокопреподобию, что денег на работников добудет, — гоготнул, снова разминая плечи и бычью свою шею, Роман Судиславич.

— Отец Варфоломей мог бы и сам подъехать. Гривен пять можно выделить. У новгородцев больше захватили, а только… — ключник поднял палец к потолку, — прав Андрей Юрьевич — деньги зло. Застоялись у тебя воины. Гридни — это понятно. А чего стрельцов не отправить на помощь монасям. Они из чёрного люда все почитай, привыкли топором пахать. Два десятка человек в помощь и денег никаких не надобно тратить. А Алексий-то Меньшов тоже могёт в Чухломе помочь всем миром монахам кликнуть. Пусть на один день да пять десятков мужей крепких… Ого-го сколько работы переделают. Ну, а гривны пусть Их Высокопреподобие на что другое потратит, чем зимой питаться монаси будут. Пусть в Кострому или Ярославль обоз как мы пошлёт, чтобы жита закупили.

— Вот! А спрашиваешь, чего тиун сам к тебе не пришёл. Вроде и не отказал, а делами его тут же завалил. А он чуть ленив, нет, не лодырь, лежебока, а просто не любит большие дела поднимать, опасается.

— А у нас-то, Роман Судиславич, что с большими делами? Монастырь-то хоть потихоньку, но строится, а у нас ни на один венец стены не поднялись.

— Обсуждали же… Весною начнём. Зимой лес заготовим хороший. Кто же осенью деревья на стены рубят. После Рождества и начнём рубить. А ты чего всё в горницу с девками пялишься? — вдруг резко перевёл разговор на другую тему боярин.

— Кхм.

— Да, говори уж, — махнул рукой на дверь Роман Судиславич, — девку себе присмотрел?

— Кхм. Там… — вздохнул ключник и как в воду бросился, — Там эта высокая, Южа которая, и правда глянулась. Волосы как на солнце золотом играют, ликом мила и глаза синие, как васильки, и говорит, как поёт.

— Вот как? Так пери себе в полюбовницы, родичи же от неё отреклись. Мол, всё порченая. Сами защитить девку не смогли, а теперь не нужна она им. Как говорит Андрей Юрьевич, все берега попутали.

— Не хочу в полюбовницы. Грех это. Блуд. Да и девку жалко. Красивая. Жениться на ней хочу, я же вдовый. Давно уже, и детей нет. Моя Любава родами умерла три года как. Она похожа Южа эта на Любаву мою больно, потому и по нраву мне.

— Дела⁈ Жениться? Так она… м… Ну, дело хорошее, — не стал напоминать боярин, что возможно не праздна та девица Южа. Всех побитых и изнасилованных многократно освободили их из плена у новгородских ушкуйников. Вон, даже родичи от них отвернулись.

— Я разумею, что может чужого ребёнка носить. Но как взгляну на неё, так сердце и захолонет. Точно бог мне её привёл заместо моей Любавы. А дитё? Ну, чего дитё? Чай прокормлю. Не убудет. Опять же, не обязательно же. Так в любом случае потом мои пойдут. Дети-то. Наследники.

— Благое дело, Наум Изотыч… Стой! А она крещёная? Там месяц же нужен? Не силён, но вот князь наш месяц ждал, чтобы княгиню Анну окрестили.

— Поеду сегодня сам с отцом Варфоломеем переговорю. Он канон лучше нашего знает. Сделает как должно, — решительно встал с лавки ключник.

— И то дело. Давай. А чтобы не с пустыми руками, я десяток стрельцов с тобой отправлю, а назавтра другой десяток, так и будут меняться. День службу нести, день богоугодным делом заниматься.

— Хорошо.

— Подождь, Наум Изотыч, а с девкой-то, с Ужой этой ты гутарил уже? Ужой — ужо. Смешно.

— Южа. Так Его Высокопреподобие найдёт ей имя… Может Любавой назовёт?

— Любавой? Так по святкам… Хм, думаю за гривну-то и Любавой назовёт. Любит отец Варфоломей звон серебра. Понятно, что не в ларец ховает, а на строительство монастыря тратит, но иногда смешно на него смотреть, словно не игумен, а купец какой.

— Роман Судиславич, так может ты и