Возраст – преимущество - Виктор Сергеевич Мишин

– Захотел, – даже фыркнул доктор, не то от удивления, не то от радости. – Немецкие врачи только своих, немцев лечат, нам не доверяют.

– Опасаются, никто не знает, чего от вас ждать, вон сколько подпольщиков и разных партизан в городе, может, и вы подверглись пропаганде.

– Чего? – уставился на меня врач.

– То, что слышали, – вновь уклонился я от ответа.

– Ты сказать что-то хочешь, так говори!

– Я больше слушать люблю, говорю редко и по делу.

– Если передать кому-то что-то надо, так и говори, знаю пару человек, передадут.

– Кому и что? – чуть улыбнулся я.

– Так, парень, здесь нас никто не слышит, говори прямо.

– Да и вы говорите, а то каков вопрос, таков и ответ.

– Тебе нужно связаться с партизанами?

Ну наконец-то.

– Мне нужен определенный человек, – опять отвечаю так, чтобы всегда иметь возможность отбрехаться, сославшись на совсем иное значение моих слов.

– Вечером приведу, Часовщик подойдет?

Блин, а сразу не сказать было? Конечно, я знаю Часовщика, это один из надежнейших людей Медведева, преданный Родине и отряду

– Да, – кивнул я.

Через пару часов после операции в руке появилась боль и пришлось очень стараться, чтобы не выть. Давно не чувствовал такой боли, врач успокаивал, объяснив, что после операции всегда так. Пуля, попавшая в меня, была выпущена из пистолета-пулемета Шпагина, ППШ-41 то есть. С одной стороны, хорошо, немцам явно доложат, что и как, а с другой, как-то обидно, что ли, свои попали… Там в лесу я все же ошибся, не было времени и возможности осмотреть рану, а была она слепой. Кость не разбила, но задела, отсюда и сильные боли, врач заверил, что работать рука будет, но восстановление потребует времени.

Часовщик появился только на следующий день. Это был немолодой мужчина, частично лысый, с остатками седых волос на висках. Усталый с виду, он сразу кинулся ко мне с расспросами. Доктор привел его поздно вечером и явно скрытно. Перебросившись со связным парой слов, позвали врача. Часовщик подтвердил, что хирург был «нашим» человеком и доверять ему можно. Я попросил передать в отряд сведения обо мне и, по возможности, держать в курсе происходящего. Так же прояснил для обоих мою задумку с выносом раненого фрица, после Кузнецова так близко к немецкому начальству у нас никого не было. Вот я и решил, а почему бы, собственно, и нет? Да, я как бы не кадровый военнослужащий рейха, но все же числюсь в штате абвера, а это серьезно. К каким-либо секретам меня никто не допустит, я не Кузнецов, выдававший себя за немца, зато мне удалось хорошо себя зарекомендовать, по крайней мере, я так думаю. С Кузнецовым тоже пока не все ясно, то ли он уже пропал, то ли шифруется где-то, но Медведев при последней нашей встрече уклончиво объяснял, что наш разведчик занят важным делом.

Через две недели в палату, в которой я лежал в абсолютном одиночестве, заявились два каких-то подтянутых фашиста, в чистейшей форме, красивые такие, как с плаката. Я было перестал дышать, но вошедшие сразу сняли мои страхи, начав говорить.

– Как ты себя чувствуешь, Осипчук? – А вот обращаться на «вы» они никогда не станут, все же я не немец.

– Рука как плеть висит, в остальном вроде нормально, – сказал правду я.

– Ты сможешь пройти с нами на третий этаж, с тобой хотят поговорить?

– Если надо, значит – смогу.

Мне даже помогли подняться с постели и накинуть на плечи халат, а теплые они у немчуры, я даже удивился, когда доктор в первый раз мне его принес. Удивился, что вдруг вообще его выдали, а уж когда разглядел ближе… В наших госпиталях халатики попроще будут.

На третий этаж мы поднялись довольно споро, ноги-то не болят, шел легко, рука привязана к телу, хирург настоял на прочной фиксации. Кость все же оказалась треснутой, и мне без гипса просто зафиксировали ее, привязав к телу. Остановившись у дверей очередной палаты, на третьем этаже их было гораздо меньше, один из немцев, кажется, лейтенант, под плащом не вижу точно погон, постучал и открыл дверь.

– А вот и мой мальчик, мой спаситель! – встретил меня громогласным ревом Дюррер.

Да, это был именно недобитый партизанами командир моего подразделения. Как же все-таки хорошо, что он не притащил сюда еще кого-то из учившихся вместе с Юрко пацанят.

– Добрый день, господин майор! Рад видеть вас в добром расположении духа, – поприветствовал я командира и вскинул руку в нацистском приветствии.

– Брось, Юрий, – ого, как он ко мне ласково, – брось эти церемонии! Подойди, как видишь, сам пока не могу, я пожму твою верную руку! – Такое признание от фашиста стоит дорого.

– Здравствуйте, герр майор, – протянул я руку, подойдя к шикарной койке Дюррера.

– Вот, господа офицеры, перед вами образец нашего воспитания и мужества! Этот человек, по сути ребенок, пережил в жизни многое, но не потерял веру. Веру в нашу с вами идею, веру в истинные ценности цивилизованного народа. Юрий проявил себя как никто другой, он остался верен присяге и воинскому долгу, будучи в безвыходной ситуации. Прошу, господа, вы принесли то, о чем я рапортовал?

– Так точно, герр майор! – ответил один из офицеров и, открыв какую-то кожаную папку, достал оттуда лист плотной бумаги и ленту с крестом на ней.

Мама дорогая, да ладно? Быть не может!

– Юрий, за верность, мужество и заслуги перед нашим великим рейхом, ты награждаешься железным крестом и внеочередным званием унтер-офицера. Тебе оказали высокую честь, прими эту награду и служи так же достойно, как и ранее.

Выкрикнув нацистское приветствие и встав по стойке смирно, я дал повесить себе на шею красивую ленту, на которой и висел крест, а также получил какую-то грамоту, в которой было указано о повышении в звании.

– Молодец! – похвалили меня офицеры.

– Знаете ли вы, господа, что этот парень, воспитанник нашей школы, первый с начала войны, кто удостоился чести быть награжденным, да еще и получивший повышение в звании?

– Если он честно выполняет свой долг, почему нет, господин майор, – отозвался офицер, обладатель кожаной папки.

– До него был один, даже наградные на него были выправлены, но он оказался завербованным, и пришлось предпринять серьезные меры, чтобы уничтожить его. Юрий же верой и правдой служит нам и, надеюсь, останется таковым навсегда!

– Служу Великой Германии! – вновь четко отчеканил я, не поморщившись. Фигня какая, сохранять лицо перед фрицами, да они меня сами этому и научили.

Когда офицеры покинули палату, Дюррер подозвал меня к кровати и, вновь пожав