Специальный корреспондент (СИ) - Капба Евгений Адгурович

— Кхм... Господин офицер? — прокашлялся Шпак.

— Да?

— Я давно спросить хотел... Ну, бумагу, предположим, я видел, и понимаю, что у вас свои приказы, но скажите — вот то, что мы тут делаем, и то, за что Федорыч голову сложил — это политические игрища или и вправду — на благо Империи?

Ответ пришел сразу:

— Грэй лоялистов лично вывозил с Севера. И уполномоченные сейчас тренируют для него армию в пятьдесят тысяч человек, и муштруют городское ополчение — в десять раз больше. А еще — напрямую заявил мне при личной встрече, что ненавидит всё, что олицетворяет собой Новая Империя...

— Вот оно как! — протянул Шпак.

— А еще я бы хотел вернуться к этому разговору, когда мы попадем в Наталь. Напомните мне, пожалуйста, хорошо?

— Хорошо, господин офицер... А мы попадем в Наталь?

— Или в Наталь, или на небеса, Шпак. Третьего пути у нас нет!

Тарахтенье парового двигателя и лязг металла послышался ровно в тот момент, когда веки стали предательски тяжелеть, а голова — клониться на колени.

— Всё-таки к нам! — прошептал преторианец, — Надо оповестить людей!

И ужом скользнул в темноту. В свете луны из канавы я рассмотрел паровой катер на винтовом ходу, забитый вооруженными людьми. Это были зуавы — лучшие солдаты из тех, которыми располагала Федерация на данный момент. Штыки тускло поблескивали в ночи, ветер трепал дурацкие кисточки на фесках.

Катер тащил за собой еще две шлюпки — тоже с людьми. Они могли пристать все одновременно! Осадка кораблика позволяла ему подойти к деревянным причалам, а люди в шлюпках взялись за весла в тот самый момент, когда машина начала работать вхолостую, и силой инерции буксируемые лодки обогнали катер.

Послышались негромкие команды, и обе шлюпки двинулись к линии прибоя — они решили высадиться прямо на берег. Очень, очень грамотно — рассредоточить силы, чтобы не попасть под вражеский — наш — огонь одновременно. Они ждали засады, но мы сидели тихо, дожидаясь, пока выгрузятся зуавы с катера.

Федералистов было гораздо больше, чем нас. Человек семьдесят, не меньше. Солдаты из шлюпок попрыгали прямо в воду, высоко подняв руки с оружием над головой, и, вымокнув до нитки, вышли на пляж, выстроились цепью и двинулись к хибарам Корпса. Я благодарил Бога за полнолуние — иначе мы бы могли прицелиться разве что на расстоянии вытянутой руки.

На почерневшие доски причала тоже ступили солдатские сапоги — и тут у кого-то из наших не выдержали нервы. Гавкнул первый выстрел, а потом весь поселок разразился беспорядочной стрельбой, причем каждый ополченец выбирал цель покрупнее — конечно же, паровой катер, который оказался просто изрешечен пулями в первые же минуты боя. Ну да — он большой и хорошо виден, и стоит на месте у причала — почему бы не пальнуть по нему разок-другой? А зуавы — они маленькие, плохо видны и мечутся туда-сюда, хрен попадешь!

Неудивительно, что первыми и практически без потерь в Корпс ворвались солдаты с пляжа. Мокрые и злые, как тысяча чертей, они с адским ревом набросились на риольских ополченцев, ловко орудуя прикладами и штыками, и тут же заняв позиции в двух крайних домишках и за лодочными сараями, вырезав засевший там десяток горожан.

Кто-то из ополченцев рванул из поселка, но был остановлен командным рыком Шпака, кто-то отступил в нашу дренажную канаву.

— Беглый огонь, ребята! Просто стреляйте, заряжайте и опять стреляйте! Раненые — заряжайте винтовки и передавайте их стрелкам! — наша канава глубиной в половину человеческого роста живо напомнила мне окопное прошлое., — Санитары у вас есть? Кой же черт вы на меня пялитесь? За работу, за работу!

Отряд с пляжа вел заградительный огонь, заставляя риольцев прятать головы и стрелять реже. Я так и не вычислил командира этой полусотни ополченцев, и это было странно. С другой стороны, наблюдая хаотичные действия союзников, я подумал, что человек этот, должно быть, безынициативный и невзрачный, раз не удосужился даже представиться и теперь допускает такой разброд и шатание.

— Джонсон всё, — сказал давешний ополченец в фетровой шляпе, приземляясь в грязь на дне канавы прямо на колени, — Убит наповал. Нет у нас теперь командира.

— Фамилия!

— Что?

— Фамилия твоя как?

— Так это... Джурай!

— Теперь ты командуешь полусотней, Джурай.

— Э-э-э...

— Вариантов у нас нет, помнишь? Командуй — занять оборону в канаве и стрелять по каждому, кто сунется из Корпса. Берег мы просрали, но дальше их не пропустим! Они не пройдут! Ни шагу назад! — подогрел я его лоялистскими нарративами.

— Они не пройдут! — кивнул Джурай, и посмотрел на меня уже более осмысленно, и побежал, пригибаясь, вдоль канавы, что-то говоря своим товарищам.

Оставалось только подхватить винтовку из рук еще одного риольца, кулем свалившегося мне чуть ли не на голову и тут же обмякшего на дне канавы. Он был мертв и больше не мог участвовать в бою. А вот его оружие и патроны — могли, и я хладнокровно обшарил его подсумки и карманы, и принялся выцеливать туловища в ментиках.

Я не был гемайном и не владел бинокулярным методом, и не питал иллюзий по поводу своих талантов как стрелка, и потому следовал правилу — голова маленькая и твердая, а тело — большое и мягкое. И я уж точно не собирался делать зарубки на прикладе...

— Ложи-и-и-ись! — приобретенный за долгие месяцы жизни в цвете хаки животный ужас заставил меня исторгнуть из самого своего нутра дикий крик.

Далекий грохот и приближающийся вой заставляли ноги двигаться самопроизвольно, выталкивая тело из укрытия и унося его куда угодно, как можно быстрее и как можно дальше — но поддаваться этому порыву ни в коем случае было нельзя. Вжаться, зарыться в землю как можно глубже, спрятать голову, заткнуть уши и открыть рот, ждать, пока всё это, наконец, прекратится, а потом отплеваться, найти оружие и стрелять, стрелять или встречать на штык или клинок прыгающего в окопы неприятеля...

Ополченцы ничего этого не знали, и полезли из канавы целой толпой, поддавшись первобытному страху. Мне удалось ухватить за ногу одного из них, еще безусого, совсем мальчишку — с полными безумия глазами, и стащить его внутрь. Краем глаза я увидел, что Шпак сбил кого-то на дно канавы ударом кулака и навалился сверху, а потом разверзся ад.

Это точно были наши восьмидесятивосьмимиллиметровки. Обученный расчет выдает до двадцати выстрелов в минуту, наши наловчились до восьми. Этого хватило с головой — я успел досчитать до ста пятидесяти, и за это время свыше полусотни снарядов обрушилось на то, что раньше было поселком контрабандистов.

Какого черта они стреляли? Мы ведь не подавали сигнала! Именно об этом я думал, кашляя комьями земли и содержимым желудка; и пытаясь подняться после того, как артналет закончился, и мне удалось приподняться над склоном канавы. Картина моим глазам предстала апокалиптическая: от Корпса остались горящие обломки домишек, тлеющие воронки, куски оружия, обугленного снаряжения и человеческих тел. Десант федералистов был уничтожен и перемешан с землей, и около двух десятков риольских ополченцев, не усидевших в укрытии — тоже.

Над всем этим витал запах горелого мяса и копоти, звучали стоны раненых и умирающих.

— Перекличка! — выдавил из себя я.

Один за другим стали подавать голоса уцелевшие бойцы. Радовало то, что костяк отряда выжил: Шпак сам себе вкривь и вкось перевязывал голову, Джурай тормошил своих людей, пытаясь привести их в боеспособное состояние. Адгербалы отряхивали друг друга от земли и прочищали оружие — вот уж точно, как с гуся вода!

— Командыр! — сказал один из них, — Кораблик-то на месте!

Я глянул в сторону причала, от которого осталась дай Бог чтоб половина целых досок, и увидел паровой катер, который был изрешечен пулями в самом начале боя. Он здорово нахлебался воды и теперь стоял килем на дне.

— Пойдемте, глянем? — в любом случае нужно было зачистить руины, и для этого дела финикийцы подходили куда лучше, чем ошалевшие от первого в их жизни артналета ополченцы.