Империя. На последнем краю - Владимир Викторович Бабкин

от принадлежности к императорской фамилии. Какая-нибудь крестьянская девушка тоже не слишком-то вольна в своем выборе. Часто решают за нее родители. Некоторые даже толком не видят своих женихов до свадьбы. Женщины же, вообще, часто делают выбор, исходя из практических соображений – может ли будущий супруг обеспечить семью, может ли дать будущим детям достойное будущее, и все такое прочее. Стерпится – слюбится, как говорят в народе. С лица воды не пить.

Вздохнув, она добавила:

– Твой Кароль, по крайней мере, не гомосексуалист, каким был мой первый муж. Это действительно были пятнадцать лет нескончаемого ада.

Ольга Николаевна кивнула.

– Да, я знаю. Папá не давал вам разрешение на развод. Но сейчас-то вы счастливы?

– Сейчас – да. Я счастлива. Сейчас.

Прозвучало довольно сухо, и Оленька поспешила сменить тему.

– Касаемо этой будущей фрейлины…

Местоблюстительница Ромеи сделала знак остановиться.

– Погоди, что-то случилось, похоже. С чего бы иначе мой секретарь сквозь ночь бежал по дорожке от дворца…

Из Воспоминаний академика П. А. Сорокина[28].

«Страницы русского дневника». 2-е изд. М.: Дело народа, 1948

Возвращался я в Москву спешно. Мой двухдневный вояж в Тамбов практически провалился. Не успел я сойти с поезда – меня тут же проводили к генералу Скрипчинскому[29]. Руки он подавать не стал, чем избавил нас от конфуза. Выяснив, зачем я в Тамбове и то, что агитировать я и не собираюсь, а приехал не от нашего ЦК[30], а по линии ВИК[31], он позвонил куда-то. Потом снова позвонил. Зашел жандармский ротмистр, и Николай Андреевич приказал ему отдать «бумаги задержанного», а вошедшему следом адъютанту «организовать господину кандидату билет в Москву первым классом первым же поездом». Не успел я что-то возразить, генерал сказал:

– Питирим Александрович, у нас здесь неспокойно. И вы это знаете. Ваш товарищ Иванов-Разумник[32] задержан как лицо, пребывающее в местностях, объявленных на карантине. Но его материалы мы отдаем вам. И вы же приехали именно за этими бумагами?

– Да, ваше превосходительство, я направлен за опросными таблицами. Их получение уже запоздало на три дня.

– Прошу извинить, милостивый государь, но карантинные меры предписывают, да и не буду скрывать, наши шифровальщики уже пытались найти коды в ваших цифрах, но, похоже, там ничего запрещенного нет.

– Но позвольте, я бы хотел лично ознакомиться с работой местного исследовательского комитета…

– Извините, Питирим Александрович, карантин. Завтра всю область закроют. Вы же не хотите остаться на две недели с нами?

– Не испытываю такого желания.

– Вот и славно. А в том, что ваши люди работали с великим тщанием, можете не сомневаться. Мы проверяли.

Зашел адъютант и сказал, что поезд через час.

– Что ж, не смею вас более задерживать. Господин поручик проводит вас к ротмистру Андрееву, а он на авто сопроводит вас с бумагами до купе. Доброй дороги.

– До свидания, ваше превосходительство, – разочарованно выдохнул я.

Полпути до Москвы разбирал доставленные мне жандармами бумаги. На удивление даже не обработанные опросные листы за вчера отдали. Подчисток вроде нигде нет. Руку Разумника Васильевича я в отчетах признаю. Стоп! Генерал сказал «задержанного». Во что же Разумник опять вляпался? Договаривались же: только социология, без агитации и прочей политики! Впрочем, может действительно карантин.

Выкладки недельной давности в целом с имеющимися у нас в Москве по другим губерниям совпадали. Монархисты и правые проигрывали, и сильно. Даже у проимператорского РОСО начало проседать. Случись голосование в прошлое воскресенье, мы бы точно имели здесь три своих депутата. Но вот с понедельника отчеты стали рваными и неполными. Из сел было мало сводных таблиц, и они давали левым совершенно уже удивительные проценты. В городах же падение освобожденцев и правых замедлилось, потом остановилось. Сейчас цифры даже показывали некоторый рост. Отчеты же из ряда уездов пропали в те дни совершенно. Похоже, что наши опрашивающие попали в руки людей господина генерала, а то и вовсе к бунтующим. Мужики взялись за топоры. Не исключаю, что товарищ Разумник не устоял… Что ж, буду смотреть на последние данные от него критически.

К Рязани я успел свести таблицы динамики и обработать последние анкеты. Мы, эсеры, и вообще левые явно прибавляли. Но даже в этом горячем регионе было видно, что, получив большинство голосов, мы все проигрываем… Дышавшие неделю назад нам в спину «крестьянские социалисты» Колегаева – Агласова догнали нас, горьковские «трудовые крестьяно-работчицы» практически догнали. Добавили и другие левые, как на селе, так и в городах. Падение правых замедлилось, а список РОСО (Российского общества Служения и Освобождения) в городах и уездных центрах после сообщения о болезни государя стал даже набирать.… Но и они до выборов выправить ситуацию явно не успеют.

Впрочем, о чем я говорю! Продолжаю судить о положении как политик. Но если посмотреть на цифры… Вот радуюсь я успеху товарищей, но ведь эти успехи у нас явно воруют одно, а может быть, два места, причем одно точно уйдет РОСО. Растаскиваем мы свои голоса между бывшими однопартийцами…

После Рязани в Рыбном к вагону приступила небольшая, но шумная кампания. Какой-то невысокий хорошо одетый белокурый господин ругался с начальником поезда, требуя его пропустить с женой и детьми в наш синий[33] вагон, тот же направлял его в соседний микст[34], ссылаясь, что нет места.

– Я кандидат в депутаты Государственной Думы! Вы обязаны обеспечить нам место!

Вот они будущие избранники! Не успели избраться, а уже норовят себе место непременно в первом классе с домочадцами.

– Помилуйте, господин Есенин! У нас там уже едет в купе один кандидат! Место только в смешанном вагоне и осталось!

Есенин? Вот же встреча! Выхожу на перрон. Обращаюсь к начальнику поезда:

– Уважаемый! Пропустите Сергея Александровича со спутниками. Ради такой компании я готов потесниться.

* * *

Империя Единства. Ромея. Остров Христа. Усадьба «Орлиное гнездо» (Убежище Судного дня). 5 октября 1918 года

Маша выронила листок и в ужасе закрыла лицо ладонями. Она сидела недвижимо, и лишь слезы просачивались и капали на бланк ужасной телеграммы, растекаясь по красной бумаге, словно капли крови.

Не зная, что делать, Орлова нерешительно топталась на месте. Наконец, она робко спросила:

– Ваше императорское величество? Может, воды?

Прошли долгие минуты, прежде чем императрица глубоко вздохнула и коротко произнесла, не отнимая рук от своего лица:

– Да. Воды.

Люба немедленно исполнила приказание и протянула его своей государыне.

– Ваша вода, ваше величество.

– Поставь на стол.

После еще нескольких долгих минут тягостного молчания императрица все же взяла себя в руки и открыла свое