На самом деле - Марципана Конфитюр

Михалыч, как ваша фамилия? Простите за нескромность.

Филиппенко ощутил, что его сердце стало биться чаще.

— Соловьев, — ответил он как мог спокойно.

— Соловьев… Так-так… Чего-то не припомню. Вы, простите за нескромность, в кожном диспансере не лежали?

— Что-о-о?

— В кожном диспансере. В девяносто, кажется, девятом. Может быть, в двухтысячном?

— Простите. Не лежал. А вы почему спрашиваете?

— Да очень уж лицо ваше знакомо. Где-то видел — и никак не вспомню где. Вот, решил, что в диспансере… Значит, говорите, не лежали? Ну, а мне вот приходилось. Розовый лишай. Чесался как собака! В папулезной форме, представляете?

Филиппенко не хотелось представлять себе лишай. Он думал о другом. Понятно, почему его лицо знакомо эту субъекту: чуть не каждый день оно появлялось в телевизоре, в программе «Внимание, розыск!». А если он вспомнит? Что делать?

— Подождите! — выкрикнул сосед. — По-моему, я понял! Митинг сталинистов в день Октябрьской революции! Наверно, год назад! Ведь это вы тогда стояли с лозунгом про Чубайса? Я запомнил, потому что он у вас был через «Ю» написан!

— Нет, не я, — ответил Филиппенко, подавляя возмущение.

— Не вы?.. Постойте… Ну, конечно, там же была женщина. А вы, кажись, стихи читали? Капитал — украл, буржуй — воруй?

— Я не был на том митинге! — «Историк» постарался, чтоб его слова звучали так сурово, как только возможно. — Полагаю, что мы с вами не знакомы!

— Нет же, я где-то вас видел! — настаивал сосед. — И я не успокоюсь до тех пор, пока не вспомню где!

«Ну блин, попал!» — подумал Филиппенко.

— А не вы продали мне куртку, якобы из кожи? Кожа была искусственной!

— Что⁈

— Ой, вижу, что не вы! Простите-извините.

«Может быть, на следующую версию сказать ему, что да, дескать, это я и был? — обеспокоенно раздумывал „историк“. — Ох, нет, глядишь, еще начнет выспрашивать детали, обнаружит, что я вру, начнутся подозрения… Или лучше подпоить его?»

— Куда же вы? — спросил сосед взволнованно, увидев, что товарищ поднимается. — Останьтесь! Я же так не вспомню! Может быть, нудистский пляж? Две тысячи четвертый год? А?

Филиппенко постарался улыбнуться:

— Ничего такого я не помню. Так что будем полагать, что познакомились мы все-таки сегодня. Я сейчас схожу к проводнику, куплю пузырь… М-м?

— Нет-нет-нет! Не пью! Никак не нельзя! Ну… я… того… ну, в общем…

Дело принимало для «историка» все более серьезный оборот. Попутчик пялился в его лицо, чесал в затылке и продолжал выдавать версии, одна другой нелепей, так что оставалось только удивляться его памяти и насыщенной биографии.

Решив, что мужичонка сможет его вспомнить, «историк» решил выйти из купе. Наврал про приятеля в другом вагоне и, не слушая горячих просьб остаться, удалился.

В тамбуре он сразу же замерз. Прошелся по вагонам. В ресторане был немалый риск опять увидеть ненавистного соседа или напороться на другого болтуна. Присесть на боковушку где-нибудь в плацкарте? Проводник, конечно, быстро выгонит. К тому же слишком людно, опасно.

В общем, Филиппенко не нашел другого выхода, как запереться в туалете. Посидев в одной уборной минут двадцать, он перешел в другой вагон и снова закрылся в «комнате для отдыха», стараясь не особо привлекать к себе внимание. Было неприятно, но «историк» утешался тем, что до Москвы осталось всего несколько часов, и свобода стоит того, чтобы потерпеть такие мелочи, как запах и необходимость ехать стоя.

В туалетах Филиппенко проторчал, наверно, два часа. Пробыл бы и больше, если бы не станция. Состав — чтоб ему пусто было! — подъезжал к большому городу, поэтому из мест уединения всех выгнали, закрыв их на замок. Решив передохнуть, а заодно надеясь, что все как-нибудь наладится само, «историк» вновь пошел в свое купе.

— А-а! — радостно встретил его сосед. — Наконец-то! Я уж хотел вас искать! Считали, я не вспомню, где вас видел? Нет, не тут-то было! В телевизоре! А? Что? Ведь угадал?

«Час от часу не легче!»

— Только вот не вспомню, что за передача? «Секс с Анфисой Чеховой»?

— Да бросьте! Что за глупости⁈

— На «Битве экстрасенсов»? Уж не вы ли увидели утопленника, когда речь шла о повешенном?

— Не я.

— Так-так… Постойте! Может, «Звёзды в Универе»?

— Это что еще за передача?

— Как же, как же… Звезды пишут диссертацию всего за неделю! Каждый раз — на новом факультете. Кто-то выбывает. В следующую пятницу финал. Болею за Киркорова!

— Отлично. Я там не участвовал.

— Признайтесь! Вы звезда!

— Да что еще за глупости…

— Клянусь! Я видел вас по телевизору! Не надо отпираться!

— Черт возьми!

— Дайте мне автограф!

«Соловьёв» — лениво нацарапал Филиппенко на клочке бумажки.

— Вы, по-моему, не певец… А кто? Ведущий? Стойте, не подсказывайте! Кажется… ведете передачу про преступность?

Надоедливый попутчик подобрался совсем близко, Филиппенко оказался в шаге от ареста. В голове его мелькнуло: «Задушить? Ударить по башке, потом связать? В Москве тихонько выйду, а его оставлю в нижнем отделении для багажа. Нет, не буду. Не сумею. Страшно. Лучше усыпить».

Спрашивать снотворное у проводницы означало навлечь на себя подозрение. Тем более, скорей всего, его у нее нет. Филиппенко принял решение дождаться остановки — крупный город, «в честь которого» закрыли туалеты, был уже на подходе.

— А сам вы не из органов? — спросил сосед зачем-то перед тем, как Филиппенко, натянув свою дубленку, вышел из купе.

Спустившись на перрон, он сразу же помчался выяснять, где есть аптека. К счастью, на вокзале был ларек с лекарствами.

— Снотворное… имеется? — взволнованно и как-то по-дурацки выпалил «историк».

— Клофелинщик? — отвечала бабушка-аптекарша вопросом на вопрос. — Совсем, блин, обнаглели! Воры, чтоб вам сдохнуть! Вот сейчас милицию-то вызову! А ну-ка…!

— Господи, ну что вы? Разве я похож на клофелинщика?..

— Снотворное строго по рецептам! — перебила его бабка. — Это первое! Второе! Его нет.

— Нет?.. — «Историк» был обескуражен.

— Нет, и не предвидится! — ответила аптекарша. Потом, наверное, из вредности, добавила: — У нас презервативы и слабительное. Надо что-нибудь?

— Слабительное? — Вдруг у Филиппенко зародился новый план. — А что, давайте! Лучше даже две упаковки!

План полностью удался. Выпив чаю, в котором растворились пять таблеток, надоедливый сосед отстал от Филиппенко и занялся другими делами.