КОМ-3 (Казачий Особый Механизированный, часть 3) - Ольга Войлошникова

и она отчаянно вскрикнула: — Не подходите ко мне! Этоя́с ума схожу⁈

— Ну, не мне ж блажь пришла разводные письма присылать!

— Ах вы, мерзавец! Убирайтесь вон! Я не буду с вами разговаривать!

— Нет уж, мы объяснимся, и объяснимся сейчас! Иначе, боюсь, впору доктора по душевным болезням вызывать!

Она посмотрела на меня с яростью:

— Я получила письмо. Неопровержимо доказывающее, что в Новосибирске вы не только учитесь, а всё своё свободное время проводите в домах терпимости и прочих злачных местах!

— В домах терпимости? — я аж перекосился от брошенного обвинения. — Да что за чушь?

— Чушь⁈ А это⁈

Она резко взмахнула рукой, и с прикроватного столика веером разлетелись фотографии. Одна из них почему-то наиболее кинулась мне в глаза. Верно, потому что на ней мы с Иваном были изображены крупно, почти одни лица. Он, едва на ногах стоящий и я, со зверской перекошенной рожей, потому что на улице полезли с вопросами про курево заморское, а мне и так тащить товарища неудобно было. Это даже помню, где было. То первое место, где я знакомицу со Средней Азии встретил. Хорошо мы тогда приняли, Иван раскис изрядно…

— А ведь они твоё, Вань, варьете бл*дюшником называют… — сказал я довольно громко, полагая, что из соседней комнаты через разломанную дверь всё так и так слышно.

И не сказать, что эти неизвестные «они» сильно ошибались. Но я-то туда не за бабами гулящими ездил! Так обидно стало, честное слово…

— Я ведь даже ни одну из них не потрогал ни разу, хоть вились они вокруг меня, как ведьмы на шабаше!

— А ведь, выходит, я во всём этом казусе виноват… — Иван прошёл мимо нас и присел возле разбросанных по полу фотокарточек.

— Кто этот мужчина? — сердито спросила Серафима. — И почему он находится в моей спальне?

— Прошу прощения, сударыня, — Иван хмуро перебирал фотки, — но дело приобретает не только частный, но и государственный оборот. Поскольку, явно, первоначальной целью был я…

— Это Великий князь Иван Кириллович, — сказал из-за спин домашних Хаген, который стоял дальше всех, у самой двери на лестницу.

Родители мои обернулись к нему, как к пострадавшему рассудком:

— Уж Ивана-то Кирилловича я бы узнала! — с укоризной сказала матушка. — Такой представительный молодой человек, с бородой. Да хоть на календаре у меня в комнате посмотреть, там всё императорское семейство с подписями.

— А как же! — пробормотал Иван, который всё разглядывал фотоколлекцию. — Специально для парадных съёмок отращивал, чтоб потом меньше узнавали, — он поднялся: — Господин Ярроу, могу я попросить вас об одолжении? Найдите какой-нибудь лоток или коробочку, что ли. Нам нужно собрать это, для службы безопасности.

Да уж, если кто-то может фотографировать Великого князя и его окружение почти в упор — значит, в наружке огромная дыра. А, может, и в личной охране предатели.

Иван Кириллович оправил мундир и скорбно, почти торжественно обернулся к Серафиме:

— Госпожа Коршунова, я должен принести вам мои глубочайшие извинения. Имея подозрения о неблагонадёжности своей охраны, я просил вашего мужа сопровождать меня, легкомысленно не подумав, какой урон это нанесёт его репутации.

— И впрямь, Великий князь! — громким шёпотом ужаснулась матушка.

Оказывается, Марта сбегала и принесла-таки тот календарь, и теперь они сличали копию с оригиналом, прикрывая бороду на картинке пальцем.

— Да хоть сам император! — сердито выкрикнула Сима. — А это? Это что⁈

На столе обнаружилась ещё и та злосчастная газетка, пропечатанная после «Красной Аиды» — со мной и княжной Гуриели, где я расписан был как новый поклонник.

— А это… Вы позволите? — Иван вытянул у Серафимы из руки газетку. — Это тоже следует присовокупить к фотографиям, поскольку является поклёпом и, возможно, попыткой расстроить мой будущий брак. Эта барышня на фото — моя невеста, — на самом деле, там совершенно было непонятно, Соня меня обнимает или Маша, но Иван недрогнувшим голосом заявил: — Здесь она несколько вышла за рамки этикета, но вы могли бы сделать снисхождение. Всё-таки нас всех и её только что чуть не убили инкские террористы, а вас супруг был одним из спасителей. И, хоть обстоятельства нашего знакомства и досадны, я со своей стороны приглашаю вас, Серафима Александровна, вместе с вашим супругом на наше с княжной Гуриели торжественное венчание и прочие свадебные мероприятия. Рассылку официальных приглашений канцелярия начнёт на следующей неделе, но считайте, что оно у вас уже есть.

Серафима смотрела круглыми глазами на Ивана… перевела взгляд на меня:

— Так ты мне не изменял? — и слёзы огромными горошинами: кап, кап…

Господи! Сгрёб я её в охапку и давай целовать.

— Что ж мы… — матушка приободрилась. — Иван Кириллович, пройдёмте! Такой гость в моём доме, а я даже чаем не напою⁈ Марфуша, беги, неси пирог…

Так они на лестницу все и выдворились, и двери за собой прикрыли.

И пока вся семья чинно пила чай с Великим князем, я окончательно мирился с женой, убеждая, что люблю её — одну единственную. Самым древним и действенным способом убеждая. Надеюсь, что у меня получилось достаточно хорошо.

А потом мы мчали назад, тем же курьером, который ожидал нас на спец-стоянке военно-воздушного порта.

КОМПРОМАТ

Коек в маленьком курьере не было предусмотрено, но кресла оказались довольно удобными, откидными. Чувствуя, как тяжелеют веки и меня наконец-то окончательно отпускает, я вдруг засмеялся.

Иван, в кресле через проход тоже уже пристроившийся подремать, сразу приоткрыл один глаз:

— Чего ты?

— Вот тебе и «Летучая мышь».

— Да уж, таких страстей на сцене не увидишь.

— Зря ты только пригласительные брал.

— А! Я ж их Денису отдал. Надеюсь, он не застеснялся. Императорская ложа, всё ж таки…

Я посмотрел на стоящий у него в ногах небольшой ящичек от инструментов, в который мы собрали-таки все компрометирующие снимки. С краю торчал жёлтый угол газеты.

— Слушай-ка, а государь, когда фотографировались, сказал же…

— Да-да… — Иван понял меня с полуслова. — Что та фотография, для которой он сам мастера выцепил, должна быть единственной, которая появится в прессе. И все приличные газеты, которые попались мне на глаза, сообразили, что поперёк столь недвусмысленно высказанного пожелания императора выступать — себе дороже. А эти… — он поднял с пола коробку, повернул сложенную газетёнку к себе названием и тонко хмыкнул.

— Чего?