Вадим Полищук - Боевой расчет «попаданца»

Незаметно подкралась годовщина моего пребывания в этом времени. Все больше убеждаюсь, что это — действительно наша история, а не какая-то параллельная реальность. Все известные мне события происходят в соответствующие даты, и каких-либо расхождений я не замечаю. Отсюда вопрос: как мои действия скажутся на будущем? Или мое воздействие на общую историю настолько ничтожно, что никакого влияния на ход истории не оказывает? А как же тогда судьбы отдельных людей — на них-то я влияю, и порой очень сильно? Вопросы, вопросы, а будут ли когда-либо ответы — неизвестно. Как неизвестно, зачем и каким образом я попал сюда. Есть ли у этого переноса какая-то цель, или это была чистой воды случайность? Как в комедии: шел по улице, поскользнулся, упал, потерял сознание, очнулся — гипс. На всю голову.

— И-и-и, раз! И-и-и, два!

Пыж, наконец, выскочил из ствола. Я подобрал его и критически осмотрел намотанную на него ветошь — грязновата. Надо бы еще раз пыжевание повторить, но за день расчет и так вымотался, а орудие мы не на консервацию ставим. Если не сегодня ночью, то завтра днем опять будет стрельба, поэтому я махнул рукой.

— Шабаш, мужики, на сегодня все. Отдыхайте!

Народ обрадованно зашевелился, загомонил, тем более что ужин скоро подоспеет. Им хорошо — своей судьбы дальше ужина они не знают, а меня угнетает предчувствие скорой беды. Точной даты я не знал, но чувствовал — скоро начнется. Налеты бомбардировщиков и полеты разведчиков участились, огонь приходится открывать практически каждый день. Из хороших новостей — Олечка и, вероятно, стоящий за ней неведомый особист вроде бы от меня отстали — не до меня им сейчас. После трагедии середины июня в городе ловят ракетчиков, якобы указавших цель немецкому самолету. Откуда-то появился слух, что самолет, сбросивший бомбы на Пионерский Сад, был сбит, а пилотом его оказалась женщина. Ерунда. Никого в тот день не сбили, да и о женщинах-пилотах в бомбардировочных эскадрах люфтваффе я ничего не слышал. А может, и были.

Сегодня городу опять досталось — над центром поднимается султан черного дыма, горит какое-то большое здание.

Сан Саныч закончил возню с прицелом и подошел ко мне. Присел рядом.

— Чего такой смурной, командир?

— Да так, Саныч, мысли всякие в голову лезут.

Как выяснилось, тяжелые думы одолевали не меня одного.

— У меня вот тоже мысли. Как думаешь, чем все это закончится?

О чем говорит Сан Саныч, я понял сразу. Понял и подозрительно на него посмотрел. Да нет, не может быть, уж если он стукач, то кому тогда можно верить. Видимо, бывшего лесного техника одолевали те же думы, что и меня. Однако ответил я максимально осторожно.

— Думаю, что скоро у нас будет возможность еще одну звездочку на стволе нарисовать.

— Справа или слева?

На правой стороне ствола у нас нарисована одна звездочка — за сбитый «мессер». На левой — три, по числу подбитых танков.

— Слева, Саныч, слева.

— Значит, хлебнем.

Не то спросил, не то констатировал Сан Саныч.

— Как и все, — подтвердил я.

— Оно конечно.

Некоторое время мы сидим молча, каждый думает свои мысли. Мы с ним почти ровесники, только у него семья, дети, а я, можно сказать, в этом мире один. Мои ныне живущие родственники о моем существовании и не подозревают, даже если им о себе рассказать, то все равно не поверят.

— О, кухня приехала, — прерываю молчание я.

Сан Саныч поднимается, отряхивает приставшие к шароварам травинки.

— Твой котелок принести, командир?

— Будь добр, Саныч, принеси.

Он уходит, а у меня есть возможность еще несколько минут посидеть одному. Полевая кухня только остановилась, а самые нетерпеливые, гремя котелками, уже выстраиваются в очередь. Только сейчас я осознаю, как сильно хочется есть, днем об этом как-то некогда думать было. Проснувшийся желудок переключает на себя все мысли. Я подхватываюсь и резво направляюсь к месту общего сбора. Перловку здесь выдают в порядке общей очереди, невзирая на чины, звания и прежние заслуги, поэтому надо поторапливаться, если не хочешь получить пригоревшую кашу с самого дна.

От повара становится известно, что бомба попала в здание драматического театра, и именно в нем бушует сейчас пожар.

Накаркал. Команда «К бою!» вырывает нас из объятий морфея и бросает в суровую действительность отражения ночного налета. Вез-з-зу, вез-з-зу, в ночном воздухе гудение вражеских бомбардировщиков слышно очень отчетливо, а это значит — их много, несколько десятков.

— Заградительным! — командует Филаткин.

А каким же еще? Ночью-то, конечно заградительным. А это значит, что мне сейчас клювом щелкать нельзя — при таком способе стрельбы от командира орудия многое зависит.

— Азимут восемь тридцать!

Ствол орудия пришел в движение.

— Взрыватель восемьдесят шесть!

А мне нужно уменьшить установку взрывателя на единицу, чтобы снаряд взорвался в нижней части завесы, поэтому я командую.

— Взрыватель восемьдесят пять!

— Угол возвышения семь сорок!

Возвышение ствола тоже должно быть меньше.

— Угол возвышения семь десять!

На этот раз свой маховик крутит Епифанов.

— Шкала четыре!

— Влево один!

Дементьев поворачивает маховик горизонтальной наводки на один оборот влево, увеличивая ширину зоны заградительного огня. Кланц — лязгает затвор.

— Готово!

— Огонь!

Г-г-г-гах!

— Откат нормальный! — докладывает Сан Саныч.

Лязг затвора.

— Готово!

Такой способ стрельбы пожирает снаряды со страшной силой, а эффективность его практически нулевая. Взрывы наших снарядов бесполезно вспыхивают в ночном небе. Я не сразу заметил, что среди этих вспышек появился негаснущий крохотный огонек.

— Горит! Горит, сволочь!

Отвлекаться некогда, но я не могу не смотреть на горящую вражескую машину. Команды подаю, не отрывая глаз от маленького факела в небе. Вот он вроде попытался повернуть, не вышло, резко пошел вниз. А это что? Парашюты раскрылись, или это мои глюки? Если все-таки парашюты, то не дай бог летчики в городской черте приземлятся — их там на лоскутки порвут. На очень мелкие.

— Азимут десять двадцать!

Филаткин переносит огонь в следующую зону. Мне тоже пора возвращаться на землю.

— Взрыватель восемьдесят! Угол возвышения шесть семьдесят! Влево один!

— Готово!

— Огонь!

Г-г-г-гах! Г-г-г-гах! Г-г-г-гах!

— Горит! Горит!

Во, поперло! Второй! Из полусотни стволов по полусотне самолетов. Теория вероятностей плюс удача. Небо оно, конечно, большое, но сейчас для немцев оно стало тесным. Я отыскиваю в черноте неба еще один маленький пожар, тот заметно, даже с такого расстояния, постепенно увеличивается и неумолимо идет к земле. Самолеты выходят из зоны нашей досягаемости и сбрасывают свой груз над заводами левобережной части. Там гремят взрывы, поднимается зарево пожаров.

— Отбой!

На сегодня всё, и мы возвращаемся в землянки. Главная тема бурных обсуждений — кто сбил? Поди разбери, два полка стреляли, но все уверены, что, по крайней мере, второй — точно наш. Громкая дискуссия мешает мне заснуть, и я обрываю ее.

— Какая разница? Наш? Ваш? Главное, что оба отлетались и никого бомбить больше не будут. И второй раз их сбивать не придется. А сейчас всем спать, подъем будет по распорядку!

Утро началось как обычно. Привычно пролетел немецкий разведчик, мы его привычно обстреляли. В положенное время прибыла полевая кухня. Батарея, гремя алюминием котелков, выстроилась в очередь. И тут словно порыв ветра прошелестел: сегодня утром немцы прорвали наш фронт на стыке двух армий. Началось.

Сегодня на обед гороховый суп из концентратов и пшенная каша на воде с опостылевшим «машинным» маслом. Выскребая остатки каши из углов крышки, я прикинул, когда нам ждать в гости немецкие «ролики». До фронта сто восемьдесят километров, средний темп наступления немецких танковых групп летом сорок первого около тридцати километров в сутки. Удастся им выдержать его сейчас? Вероятно, да, парировать танковые удары немцев наши генералы еще не научились. Опять с колес, не одновременно и не в том направлении, плюс господство люфтваффе в воздухе. Хотя танков у нас сейчас много, вероятно, даже больше, чем у немцев. Значит, могут и придержать фрицев на сутки-двое, но окончательно не удержат. Выходит от шести до восьми дней. А что дает нам это знание? Да ничего! Все равно никто сейчас не поверит в то, что через неделю здесь будут немцы. А через двое-трое суток уже будет поздно пить «Боржом». Остается ждать.

«Воздух!», и буквально тут же «К бою!». Ненавижу фрицев — поесть спокойно не дали. Сами уже небось пожрали и даже до нас долететь успели, а то, что до нашей батареи кухня долго добирается, ни с какого бока их не волнует. Дожевывая на ходу, бежим к орудию. Первая волна состоит из двенадцати «хейнкелей», прикрытых истребителями. Наши ястребки подняться в воздух опять не успели, и встречать их приходится нам.