Поцелуй мамонта - Ярослав Полуэктов

Продолжает трагедийную бабушкину и каверзную Леночкину тему.

— А у меня драгоценный сынок все камушки из украшений повытаскивал. Хорошо, — пусть не бриллианты, а крашеное стекло. Видать, слишком — с переливчато, а Михейша наш падок на разные блестяшки — сверкашки.

— Михейша как сорока — воровка! — подсказывают сёстры хором.

— Ох и глупые девки! — накаливается ярким электричеством чья — то внутренняя спираль.

— Дурной вкус. Главное, чтобы не блестело, а было бы к месту, — это поправляет Леночка, начитавшаяся модных парижских рекомендаций.

— Я тебя сейчас подушкой зацеплю! — сердится знаток ювелирных и портняжных ремёсел. — Вот вспомни королеву Елизавету, или Марию Стюарт. У них по одному колье и скромные серёжки. Аз камешек или изящная гроздь. Видела же, надеюсь, во Всемирной истории искусства? Не в количестве рюшек дело!

Таковое лондонское черно — белое издание в четырёх огромных томах имелось в дедовой библиотеке. А появилось оно в обобщённой коллекции благодаря бабке, которой это издание подарил какой — то бердфордский почитатель — претендент на руку и сердце Авдотьи Никифоровны, пребывающей тогда в девичестве.

А отец почитателя был владельцем книжной университетской лавки, что по адресу Оксфорд, Ландстрит, строение…

Хотя, точный адрес знать вовсе не обязательно: проверки пойдут, подкопы… побегут читатели в Оксфорд под обаянием правдивых бабкиных пересказов.

Оп — па! Уже побежали!

— Что ж тогда остальные королевы все так пышны и многоступенчаты, как праздничный торт на траурном выносе? На каждом торчке по бриллианту. Все они без вкуса? Портные и кружевницы у них такие неграмотные?

Сквозь историческую правду чувствуется оправдание себя.

— Сороки завсегда берут всё то, что плохо лежит, — поправляет маменька, — а наш Михейша — ковырятель и разгибатель местных железок, каких ещё поискать. Золотинки с конфеток — так ни одной не выбросит. Съедает нутро, и раскладывает обёртки по цвету и величине, как хорошенькая, но глупая девочка. Потом разглаживает ногтем наитщательнейшим образом. Всё в свой дом, к человечишкам своим. Хозяйственый мальчик!

Посмеивается, хозяйничая у печи, мама.

Она вторая, после бабушки, начальница трёх чугунов, когорты сковородок и полчищ кастрюль.

— Да ладно, мамуся, — сердится оставшийся в одиночестве беззащитный мужчина.

— Теперь у меня на шее, стало быть, не ожерелья, а челюсти без зубов; я того страхолюда больше не надеваю. Не броши, а подсолнухи без семечек. Михейша нас с бабушкой форменно раздел.

Девочки внимательно и недоверчиво посмотрели на мамусю с бабушкой: нет, не похоже, что они в прозрачном наряде короля. Всё прикрыто по чести.

Теперь смеются все.

— Мы знаем, всё знаем, мамуся! — прыгают и покатываются, хлопая в ладоши, девчачьи сорванцы, лялечки безмозглые. — Ты нам рассказывала, как Михейша сушёные апельсины со стеклянными блёстками разгрыз, и к лекарю оттого попал. А они были фальшивыми игрушками для ёлки. А ещё он орехи еловые в Новый Год колол.

— Грецкие!

— Ну, и понравились тебе греческие орехи?

— Гнилые они все! И зелёные внутри. Сущий порошок. Яд! А расщеплял… так то для того, чтобы узнать степень гнилости и вреда от ядер.

— А мы знаем. И что позеленелые внутри — тоже знаем. А ты не знал разве?

— Мелкота, а туда же, — ругается Михейша. — Если бы я тогда не расщеплял, то и вы бы не знали. Я — перворасщеплятель, поняли?! — И стучит ладошами по коленям. Для страха.

— Кыш, копейки, кыш! Подружки — завирушки! — И медленно, с нагнетанием утробно нарастающего звука: «Сегодня… ночью… к вам придёт… кто — то мохнаты — ы–ый, судить вас будет… и за враньё… Что бывает за враньё, а? ЗА — Б–Е — Е–РЁТ!!! — вот что!»

В следующих междометьях умело сливаются и вой зверя, и утробное блеянье бедных, скушанных прожорливой тварью козлят.

Девчонки съёжились, притихли, пожирают Михейшу расширенными зеницами.

— Ну, несмышлёныши, кто придёт, догадываетесь?

— Серый Аука придёт! — пищат враз догадливые милые сестрицы, — не надо нам волчищи. Мы не козлятки. Веди его к себе в комнату и целуйся, если он тебе нравится.

— А вам слабо поцеловать волчишку? А вдруг в нем распригожий принц спрятался?

Девочки задумались.

— А как нам знать, что в нем принц, а не зверь? На нём не написано, — это Ленуся — взрослая умница. Её не поймать на дешёвой дуровщинке.

— Мы всё равно боимся, — кричит меньшая Даша, — сильно боимся! Хоть в нём и принц.

— И принца боимся. Даша — ты маленькая дурочка. Мы ещё маленькие, понятно! Нам рано о прынцах думать. Не пугай нас! Понял!

— Это уже грубо сказано. Вам рано ещё дерзить и перечить! Я для вас всегда буду старшим! — грозится Михейша. — Я вам — будто как генерал, а вы все — как глупые оловянные солдатики!

— А ты тоже оловянный или какой? — Логика у девочек родилась раньше их. — Может, деревянный генерал, Щелкунчик, Пинокка?

— Я золотой и серебряный. У меня кулачища, сабля, пышные погоны… с аксельбантами… И тюрьма для вас по моему прожекту строится. Вот так — то! — Михейша по — серьёзному решил отколошматить девчонок.

— А мы всё равно папке расскажем. И про тюрьму… (надо же, — поверили!) и про апельсины твои. Ты их попортил! А папенька не знает.

Обстановка накаляется. И опять Михейша под обстрелом младших сестёр.

— Это правда, правда! Маменька сказывала про апельсины и про золотинки. Мы сами видели общие золотинки в ЕГО коробках… (с чего это михейшины золотинки становятся общими?) …правда, мамочка? Накажи Михейшу.

Это Олюшка. Она чуть старше Даши, но умеет рассуждать по — взрослому и, не в пример сестре, умеет развязывать хитроумные узлы на картонных Михейшиных ларцах… размером с треть царства.

— А секретики твои мы во дворе раскопали, и всё про них теперь знаем! Один у дальнего венца, а другой… А хочешь, мы сейчас побежим и их растопчем?

8

Вот так сильно любят Михейшу младшие сестрицы. Каждый горазд уколоть и вспомнить насмешливый факт. Будто ничего хорошего в их жизни с участием брата не было.

Михейше трудно в этом доме, наполненном любопытнейшими и вреднющими существами.

Михейша громопроволокой переводит тему.

— А ты, Дашенька, пуговицу в нос вчера засовывала… Кто вытаскивал? Сразу со страха наказания ко мне прибежала. А Олечка — то сегодня…

Олечка насторожилась и прекратила на самом красивом изгибе индийский танец. Упала шляпка с перьями. Подлетела, молчавшая до поры, Шишка и вплотную занялась нравоучением страуса.

— Мама, это такая дрянная девочка! Она кормила варениками… Кого вы думаете?

— Кого ещё?

— Хвоста!

— Нашего Хвоста?

— Где вареники? — продолжает следствие Михейша, — сознавайся.

— Не докажешь! — почти визжит Даша за сестру. Она видела и частично участвовала. Но, всего лишь в воровстве, а вовсе не в кормлении.

Выручает