Алексей Ивакин - Меня нашли в воронке

Дотащили злобно матерящегося Валеру без приключений. А в окопах встретили бойцы и Валерку утащили в санбат, а остальных проводили до лейтенанта Костяева.

— Ну? Как? — спросил тот, встречая партизан у входа в свою землянку. — Все целы?

— Двое раненых у них, утащили уже.

— А немца накрыло, значит… Жалко… Ладно, ныряйте в землянку, чаю попейте и я вас до батальона провожу. Машина должна за вами прийти. В полк.

— Кстати, товарищ лейтенант, а число сегодня какое? — спросил Вини.

— Уже пятнадцатое. А что?

— Нам надо срочно доставить информацию государственной важности до командования.

Лейтенант пожал плечами и ответил:

— Я и говорю, машина в пути. А пока чай пейте!

Машина прибыла через час, когда умаянные лесом они закимарили вповалку, напившись сладкого чаю.

— Ширшиблев! — заорал кто-то на улице. — Где тебя черт носит?

— Дороги, товарищ лейтенант… Танками все разбито, еле тащился.

— Дороги у него… У всех дороги! — плащ-палатка, навешенная на дверь распахнулась, впустив холодный воздух:

— Эй, партизаны, подъем!

Дольше всех будили девчонок. Просыпаться они никак не желали.

Встали только после угрозы Ежова облить их водой.

Метрах в трехстах от землянки их ждала полуторка, заляпанная грязью по крышу с двумя бойцами в кузове. Возле машины стоял какой-то старший лейтенант и ругался на бойцов:

— Да будьте вы людьми! У меня раненых пол-батальона, машин нет, хотя б троих в полк заберите.

— Не положено… — лениво процедил один боец. — Велено только окруженцев вывезти…

— А… комбат… тут уже?

— Да уговариваю этих храпоидолов раненых забрать. А они ни в какую. Приказ, говорят, долдоны, твою мать…

— Эй! Бойцы, у партизан тоже двое раненых, — крикнул Костяев.

— Велено всех забирать. Тащите…

Таругина притащили в бессознательном состоянии. Валера допрыгал сам на костыле.

— Осколок у него между лопаткой и ребрами застрял. Операцию надо делать, — буркнул сердитый Валера, когда танкиста осторожно грузили в кузов. — Так и так в тыл…

— Сам-то как?

— Жив, чего мне.

В кузов заглянул водитель со смешной фамилией Ширшиблев:

— Раненых в дороге держите. Растрясет к фигам…

Под Таругина сгребли все солому, которая была в кузове. Сами устроились на мешках, шинелях и телогрейках.

Дорога и впрямь была ужасная. Машина на каждой ухабине накренялась так, что казалось еще чуть-чуть и все вывалятся в грязь. В паре мест пришлось вылезти и толкнуть засевший по средину колес грузовик. И потому девять километров до штаба полка они добирались аж целый час.

Зато по прибытии их сразу же накормили горячим кулешом и разместили в каком-то сарае с сеном. Правда, заставили почему-то сдать оружие. И поставили часового у дверей. А раненых Валерку и Олега унесли в полковой госпиталь.

Самое удивительное, что дали выспаться. Подняли, когда солнце уже стояло в зените.

Дверь открылась и часовой сказал:

— Которые тут из плена бежали?

Встал политрук Долгих.

— За мной…

— А куда меня?

— Узнаешь…

Его привели в большой деревенский дом, в светлую, совсем недавно побеленную комнату. Из мебели был только стол и два табурета. За столом сидел рослый старлей НКВД.

— Проходите, гражданин предатель!

— Почему это я предатель? — возмутился Долгих.

— А кто вы? — флегматично разглядывал ногти старлей.

— Младший политрук Долгих Дмитрий!

— Да что ты говоришь! — удивился энкаведешник. — Политрук, да еще и младший!

— Ну да… Между прочим, бежал из плена, оружие раздобыл, с боем через линию фронта перешел!

— Молодец… — протянул старлей. — Ай, молодец! Надо тебе медаль дать. А где твои документы, младший политрук? А то оформлять наградной лист не с руки без документов-то…

Долгих сник:

— Потерял я… В лесу. Не помню где…

— Ах, потерял… И знаки различия потерял, да?

— Я это…

— Что это? Немцы расстреливают всех комиссаров и политруков. Это ты знаешь. Вот и сорвал с себя знаки и документы разорвал и выбросил. Так?

— Страшно было, товарищ старший лейтенант…

— Гражданин.

— Что?

— Гражданин старший лейтенант.

— Простите, гражданин старший лейтенант… — почти шепотом ответил Долгих.

— А, может быть, ты немцам сдался сам? Перешел на сторону врага, а они тебя подучили и к нам с заданием?

— Что, вы, гражданин…

— Какое задание? — рявкнул на него старлей. — Быстро! Имена, явки, пароли!

Долгих сглотнул слюну, вдруг ставшую тягучей…

— Я не предатель, я трус, но не предатель. Я сам бежал, когда партизаны напали…

— Из трусов, гражданин Долгих, и получаются предатели. Но я тебе почему-то верю. Вечером трибунал твое дело рассмотрит и — по законам военного времени…

— Что? — помертвел Долгих.

— Расстрел, что ж еще-то… Впрочем, если сдашь мне немецкую агентуру — будешь жить.

— Нету никакой агентуры, тов… гражданин старший лейтенант. Честное слово, нету! Сталиным клянусь!

— Ишь ты… Сталина он вспомнил. А когда в плен драпал, вспоминал его? Или трясущимися руками звезду с рукава сдирал?

— Ничего я не сдирал. Меня под Ватолино немцы, разведка их утащила, я боевое охранение проверял. А обмундирование свое я в землянке оставил, чтоб не испачкать. Старое одел. Обычное. Красноармейскую форму…

— Проверим. Какая часть, ты говорил, я записать не успел?

— Я не говорил…

— Так говори.

— Двадцатая стрелковая бригада Третьей ударной армии…

— Проверим. Эй! Как тебя… Сердюк! Уведи арестованного и посади в отдельный погреб. До вечера. А там посмотрим. И следующего из пленных веди.

— Товарищ старший лейтенант. А пленные закончились.

— В смысле закончились?

— Ну есть один, но тяжело раненый…

— С ним потом. А что остальные?

— А остальные партизаны из местных.

— Тогда веди командира.

— Есть!

— Стоять! Этого… Долгих… Раздень догола. И всю одежду принеси сюда. Смотреть будем.

— И исподнее что ли?

— И его тоже. Дай ему… Шинельку какую-нибудь. На время… И веди командира партизанского!

Пока допрашивали политрука, в сарае шло бурное обсуждение. Обговаривали план, который родился позапрошлой ночью у Леонидыча.

Девчонки оставались сами собой, только не трындели, что, мол, из будущего. Инвалидности еще не хватало… Подруги, приехали Кирьяна Васильевича навестить в июне сорок первого. Потом так выбраться и не смогли. А Рита деду внучкой будет. Все документы сгорели в избе, когда каратели деревни жгли.

Вот с мужиками сложнее… Пойди, объясни — почему здоровые парни призывного возраста и не в армии?

Решили так… Все трое из того же Демянска. Леонидыча вообще не призывали с его-то возрастом… А Ежа и Вини не успели.

— Ага, не успели… Нам с Лехой, между прочим, по двадцать два. Мы перед войной должны отслужить были…

— Мне двадцать пять, между прочим! — сказал Вини.

— Чем докажешь? — спросил Леонидыч.

— Ну… Это…

— Вот-вот. Документов-то нет? Значит что?

— Что? — хором воскликнули Вини и Еж.

— Вам по семнадцать было на начало войны… Сейчас, конечно, восемнадцать уже. А жили вы в Минске…

— Почему в Минске-то?

— А почему нет?

— Акцент не бульбашский. Может быть, все же из Демянска? Я хоть там улицы знаю…

— Левая какая-то версия… — задумчиво сказал Еж.

— Андрюш, а давай ты шизофреником будешь. Или там туберкулезником. Вон какой худой, — высказалась Маринка.

— Угу… Сейчас, разбежалась… Меня ж лечиться отправят. И после первых анализов… Нет уж. Восемнадцать так восемнадцать!

Скриплая дверь распахнулась:

— Эй, старче, давай на выход!

— Это ты мне, что ли? — после секундной паузы спросил дед.

— Тебе, тебе… Подымайся, пошли. Старший лейтенант приглашает на беседу.

— Грозный какой, ты распорядись-ка, чтоб накормили нас.

— Не мое дело. Командир прикажет…

— А ты инициативу прояви, боец!

— Инициатива, дедуся, наказуема! Потому — шагай давай!

— Ёшкин кот тебе дедуся! — обозлился унтер-офицер.

— Шагай давай… — подоткнул деда стволом автомата конвоир…

…Богатырев Кирьян Семеныч, одна тысяча восемьсот девяностого года рождения… — прочитал обтрепанный паспорт деда энкаведешник.

— Так точно, ваше благородие!

Старший лейтенант широко открыл глаза:

— Из бывших, что ли?

— Почему же из бывших? Из настоящих. Бывшим я буду когда помру.

— Интересный разговор…

— Ты, гражданин старший лейтенант, — выделил голосом слово «гражданин» Кирьян Васильевич, — Сразу запиши, чтобы вопросов на эту тему больше не было. Воевал я за белую армию под началом полковника Дроздовского. В звании унтер-офицера прошагал и великую войну и гражданскую. Потом меня по процессу «Промпартии» осудили — так что я есть самый настоящий враг советской власти. Еще вопросы есть?