Ювелиръ. 1809 - Виктор Гросов

я буду сам себе хозяин, вдали от любопытных глаз.

И седьмое. Элен.

Я написал это имя и задумался. Что подарить женщине, у которой есть все? Отблагодарить за помощь в вопросе с Варварой — нужно. Чем же ее удивить? Пока нет идей.

Я отложил ручку. Семь пунктов. Семь кругов ада или семь ступеней к величию. Каждый пункт требовал времени и сил.

На краю стола, темным пятном на светлом дереве, лежал футляр из красного дерева. Троянский конь от Дюваля.

Набор швейцарских резцов.

В свете лампы полированное дерево казалось почти черным, впитывающим свет. Откинув крышку, я внимательнее начал рассматривать инструменты. Рукояти из пожелтевшей от времени слоновой кости выглядели благородно, обещая комфорт в работе.

Инструмент высшего класса. Мечта любого гравера.

Пальцы выудили из бархатного ложемента штихель-болштихель. Инструмент лег в ладонь привычной тяжестью. Ухватистый, солидный…

Стоп.

Мышечная память, отточенная годами практики, взвыла сиреной. Баланс.

Идеальная с виду швейцарская сталь врала. Центр тяжести смещен. Едва уловимо, на жалкие доли грамма, недоступные дилетанту, но для мастера эта погрешность кричала громче иерихонской трубы. «Гуляющий» вес намекал: ручка не монолитна. Плотность кости неоднородна, либо внутри — полость.

Я поднес резец к глазам. Место сопряжения стального жала и кости охватывала латунная оковка. Тонкая, изящная работа. Стандарт.

Однако на торце ручки, в точке упора в ладонь, обнаружилось нечто. Крошечная, едва различимая точка. Дефект материала? След от иглы? Или технологическое отверстие?

Попытка провернуть оковку результата не дала — сидела намертво.

Паранойя. Ты просто перегрелся, Толя. Везде мерещатся заговоры. Старый инструмент, кость рассохлась, плотность изменилась, вот баланс и ушел.

Здравый смысл требовал положить штихель на место и пойти отдохнуть, но пальцы сжали рукоять сильнее. Нажатие на точку в торце.

Тишина.

Я попробовал скручивающее движение на самой костяной груше. Гладкая поверхность скользила во влажных пальцах. Еще усилие…

Тихий, сухой щелчок. Словно переломилась спичка. Внутри сработал фиксатор.

Ручка подалась.

Медленно, с мягким, маслянистым сопротивлением резьбы, она начала отвинчиваться. Стык был замаскирован гениально: линия разъема идеально совпадала с естественным рисунком кости.

Верхняя часть отделилась, обнажая нутро.

Ручка оказалась полой. Высверленный изнутри с точностью часового механизма пенал. Тайник.

А внутри что-то лежало.

Глава 15

Выскользнувший из пенала ручки небольшой бумажный свиток лежал на столешнице, дразня своей белизной. Мелькнула идиотская мысль о яде, но я тут же ее отбросил: слишком театрально для серьезных людей. Стилет в подворотне — дешевле и надежнее. Хотя со стилетом у них не получилось, я постарался выжить.

Развернув лист, я перестал дышать. Вексель.

В пятне масляной лампы документ выглядел образцом бюрократического изящества, однако я смотрел на него как сапер на тикающий механизм. Пятьдесят тысяч франков. Раз размашистая подпись Михаила Михайловича Сперанского. Два — печать явно французского банка судя по языку. Если верить написанному, второй человек в Империи, архитектор реформ и надежда либеральной мысли, либо берет взятки у врага, либо занимает у него деньги, что в нынешней политической турбулентности равносильно государственной измене.

Пинцет, щелкнув, ухватил уголок листа. Гербовая, плотная, с водяными знаками — к носителю претензий нет. Однако рецепторы уловили диссонанс: сквозь благородный аромат дорогих чернил пробивался едва заметный, пошлый химический душок.

Из недр секретера на свет появились флакон со спиртом и тонкая игла. Дрожь в руках отсутствовала — организм, видимо, исчерпал лимит нервозности и перешел в режим аварийной работы.

Острие иглы, несущее микроскопическую каплю спирта, коснулось финального завитка в подписи статс-секретаря. Реакция последовала мгновенно. Чернильный штрих не выдержал атаки растворителя, поплыл грязными фиолетовыми разводами, теряя четкость контура.

Химия беспощадна: чернила годичной давности обязаны окислиться и намертво въесться в целлюлозную решетку. Эти же лежали пленкой на поверхности, словно дешевая косметика. Им было от силы двое суток.

Грубая работа. Фальшивка.

Откинувшись на спинку кресла, я ощутил, как холодный пот прочертил дорожку вдоль позвоночника. Дюваль вручил мне куклу. Муляж вместо настоящего компромата.

Зачем?

Зажмурившись, я попытался реконструировать логику противника. Дюваль не идиот. Вручая эту бомбу именно мне — Поставщику Двора, человеку, вхожему к Сперанскому, — он просчитал алгоритм моих действий на несколько ходов вперед.

Вариант первый: паника честного патриота.

Обнаружив «измену», я, задыхаясь от праведного гнева, мчусь во дворец. Добиваюсь аудиенции, падаю в ноги Александру, либо к его матери. Государь берет бумагу, запускает маховик следствия. Экспертиза, разумеется, докажет подделку, вот только механизм уже не остановить. Политическая репутация — материя хрупкая: достаточно тени подозрения, и карьера Сперанского укатится в небытье. «Старая гвардия» с радостным визгом растерзают реформатора.

Сам же я превращусь в гонца, принесшего дурную весть. Токсичного безумца, втянувшего монарха в грязную провокацию.

Вариант второй: шантаж.

Я решаю разыграть эту карту и иду к Сперанскому. Кладу вексель на стол: «Михаил Михайлович, смотрите, какая гадость. Чем отблагодарите за спасение?».

Сперанский, зная, что денег не брал, мгновенно распознает во мне либо полезного идиота, либо врага. В обоих случаях я становлюсь опасным свидетелем. А свидетели на таких высотах долго не живут — то в Неве всплывут, то косточкой подавятся, то мастерская «Саламандра» вдруг займется огнем с четырех углов.

Вариант третий: страх.

Я испугавшись, прячу бумагу. Дюваль, зная об этом, выжидает паузу и пишет анонимку: «Обыщите дом ювелира, он скрывает государственные документы». Здравствуй, Сибирь, прощай Саламандра.

Идеальный капкан. Любой мой ход ведет к ухудшению позиции.

Злость начала вытеснять страх. Злился я не на Дюваля — глупо обижаться на молоток, которым тебя бьют, — а на собственную самонадеянность. «Поставщик Двора»… Повесил красивую вывеску и решил, что стал игроком?

Наверняка француз сейчас сидит с бокалом бордо, смакуя, как мечется в силках «русский варвар». Ногти до боли впились в ладони, возвращая связь с реальностью.

Стоп.

Расчет строится на моей предсказуемости. На том, что я буду играть по их правилам — бегать, прятать, доносить. А если нет?

Взгляд снова упал на вексель. Всего лишь целлюлоза, испачканная красителем. Она имеет власть надо мной, только пока я наделяю её этой властью.

Нужна пауза. Тайм-аут, чтобы выключить эмоции и запустить холодный рассудок инженера.

Брезгливо, кончиком пинцета, словно дохлую мышь, я отодвинул фальшивку на край стола. Пальцы привычно легли на набалдашник трости — прохладная саламандра помогала сосредоточиться.

Работа. Единственный доступный мне антидот. Когда мир летит в тартарары, нужно занять руки задачей, имеющей конечное решение.

У меня оставался незакрытый гештальт.

Жозефина.

Чистый лист ватмана лег перед глазами, авторучка привычно легла в руку. Требовалось создать психотерапевтический инструмент. Подарок для женщины, у