Троя. Последний рассвет - Дмитрий Чайка

— Работаем! — рявкнул я, окинул рабов свирепым взглядом и сунул в морду тому, кто соорудил самое непочтительное выражение лица. — Две телеги до заката должны быть полны рудой. Самого нерасторопного лишу ужина и дам десять палок!

И ведь придется и лишить, и дать, иначе уважать перестанут. Тут по-другому никак. Восток!

* * *

Зима в Дардании не так холодна, сколько промозгла. Соленый ветер, рожденный в просторах моря Ассува(2), с яростью терзает наше селение, пытаясь сорвать и унести тростниковую кровлю. Он злобится и свирепствует, налетая раз за разом с неутомимостью настоящего бога. Ветер и есть бог в нашей земле, мы считаем его живым существом. Он свистит в скалистых ущельях, срывает с верхушек сосен иголки и несет их вниз, к бушующей воде. Январь здесь неприветлив: небо затянуто тяжелыми свинцовыми тучами, которые, кажется, вот-вот прорвутся дождем, но пока они лишь угрожающе нависают над головой. Воздух влажный, холодный, пропитанный запахом моря и соли.

Волны, подгоняемые ветром, с силой бьются о скалистые берега. Они невысокие, но такие частые, словно торопятся куда-то и боятся не успеть. Вода темно-серая, почти черная, она покрыта пенными гребешками, которые тут же срываются ветром и уносятся вдаль, растворяясь в воздухе. Отовсюду слышен глухой гул — это волны разбиваются о камни с бессильной яростью.

Ветер крепчает, и вода начинает бурлить с новой силой. Волны, сталкиваясь друг с другом, бессмысленно плещутся, а потом разлетаются в стороны. Над проливом кружат чайки, но их крики теряются в шуме ветра и воды. Они то взмывают вверх, то резко опускаются, пытаясь поймать добычу, но волны слишком быстры, слишком непредсказуемы. Ветер срывает с их крыльев капли, и они сверкают, как крошечные алмазы, прежде чем исчезнуть в серой мгле. Вода, отступая, оставляет на камнях белую пену, которая тут же смывается новой волной.

Я ведь жил на Балтике, мне не привыкать к такому зрелищу. Наверное, именно поэтому и стою здесь, глядя на бушующее море как заколдованный. Я сумел полюбить вечно слякотный Питер, хоть и перебрался туда из куда более теплых мест. За любимой девушкой перебрался. Я тогда был молод и горяч, прямо как сейчас. Окончил институт, потом аспирантура, после которой остался на кафедре. Потом наступили 90-е, и выяснилось, что не тому я посвятил свою жизнь. И что я, вообще, по этой жизни лох. Неповоротливый, несовременный и не умеющий украсть то, что плохо лежит. Тогда-то и дала семья трещину, ведь в моду вошли успешные. Бедность не позор, но нищета ломает самых гордых. Не помню, кто это сказал, но в бетоне нужно эти слова отлить. Жена моя, видя, как деньги проходят мимо, сломалась. Зависть к подругам, стыд перед ними и неуемное желание хоть немного пожить красиво источили ее душу, а я никак не мог эту ее жизнь изменить. Не то что не мог, не хотел. Я ведь любил то, чем занимался. Так и мучились много лет вместе, не понимая, что надо было сделать этот шаг гораздо раньше. Она решилась первой, и я благодарен ей за это.

Я постоял на крутом берегу еще немного, а потом развернул Буяна и поскакал домой. Тут совсем недалеко, вот уже виднеется крыша отцовской усадьбы.

— Жена моя! — я чмокнул Креусу в гладкую щечку, отчего она даже растерялась немного. — Штаны выше всяких похвал. Теперь твой супруг не сотрет самое драгоценное, что есть у мужчины.

— Правда? — светлым детским взором посмотрела на меня Креуса. — Тебе понравилось?

— Еще бы, — хмыкнул я. — Если обшить снизу кожей, будет просто отлично.

— Я сделаю, — кивнула Креуса и сложила руки на выпуклом животике. — Посмотри, господин мой! У меня получилась пятка! Я раз десять распускала свою работу, пока поняла, как правильно это нужно сделать.

Я взял у нее самый обычный шерстяной носок и повертел его в руках. Вот ведь что делает с людьми хорошая генетика и десятки поколений искусных ткачих в родословной. Я показал ей, как вяжут петли, и уже через пару минут жена отобрала у меня спицы и бойко застрекотала ими, почти не делая ошибок. Только с пяткой она изрядно намучилась, но вскоре победила и эту проблему.

— А ведь очень неплохо, — сказал я, и Креуса даже порозовела от удовольствия. Она встала, подбросила в очаг косточки маслин, которыми мы здесь топим, и снова уселась в кресло.

— Надо связать подарок твоему отцу, — сказал я. — Думаю, он будет счастлив по такой-то погоде.

— У меня есть пурпур и золотые нити, — понятливо кивнула Креуса. — Царь не может носить грубую шерсть.

Правильно, — думал я. — Сначала подарим носки царю и царице, а потом, когда это станет модным, пустим нашего купца торговать. Пусть отрабатывает свою кашу, бездельник языкастый. Надо рабынь сажать за спицы. Пусть лучше вяжут, чем ткут. Это куда выгоднее для семейного бюджета.

— Эней! Креуса! — в комнату с шумом вошел отец, напустив холода с улицы. Он снял плащ, сшитый из волчьих шкур, повесил его сушиться, а потом повернулся ко мне и протянул короткое, толстое копье с железным наконечником. — Вполне неплохо. Взял им кабана только что. Как ты это сделал? Ведь железо — мягкий металл!

— Железо можно улучшить, отец, — пояснил я, — если прокалить вместе с толченым в мелкий порошок углем. Так оно становится даже тверже бронзы. Мастер Урхитешуб уже работает над этим. Если хочешь, я покажу.

— Ты знаешь, — Анхис сел на табурет и придвинулся поближе к огню, протянув к нему озябшие руки. — Я ведь думал сначала, что боги помутили твой разум, сын. А теперь я думаю обратное. Они шепчут тебе, вкладывая в твою голову свою волю. Я уже перестал удивляться чудесам, что происходят вокруг нас. Всю жизнь я управляю колесницей, а ты сделал свой хомут вместо привычного мне ярма. Получается так, что я, знаменитый на всю Дарданию воспитатель лошадей, ничего о лошадях не знаю. Сегодня я ехал на спине коня, как кентавр из северных степей. Это так необычно… Но послушай своего отца! Попона не годится! Нужно равномерно распределить вес тела, иначе мы искалечим спины коней.

— Да, отец, — понурился я. — Я пытался, но не смог. Я знаю, что на попону нужно положить седло, но у меня ничего не вышло. Поможешь?

— Помогу, — серьезно кивнул Анхис. — У меня есть пара мыслей.

— Спасибо, отец! — я совершенно искренне обрадовался. Анхис, опытнейший воспитатель лошадей, сразу увидел мою ошибку. Он нутром чует своих коняшек. По-моему, он даже разговаривает с ними, а они разговаривают с ним.

— Скажи мне, что это всё, Эней, —