Гридень 2. Поиск пути - Денис Старый

во вражеской плоти без возможности на большой скорости выдернуть древковое оружие убийства.

— Твою мать! Убью! — выкрикнул я, когда увидел, как разгорается моя усадьба.

Там был бой, он и сейчас не закончился, но уже разбился на фрагменты и поединки. Частокол частью был выдернут, разрушен, но видно, что враги прорвались прежде всего через ворота. Немалой кровью умылись нападающие, много лежало трупов у частокола, на валу и во рве.

— Боброк в усадьбу, Геркул дай ему десяток! –кричал я на скаку.

Я не собирался сам идти и освобождать свой дом, уже видел, что возле кузницы идет бой и там вот-вот прорвутся враги. Дом… Хотелось его сохранить может и больше, чем все остальное, это чувство было понятным, но не рациональным. Кузницу мы выстраивали дольше — она залог нашей силы. А усадьбу? Отстрою, на улице не останусь на зиму. Лишь только чуть кольнуло сердце, как там Марта и ее сын. Но и эти эмоции я отринул. В усадьбе уже шел бой во дворе, она уже горела, а кузницу еще был шанс спасти, как и хорошего специалиста, потеряй я которого, придется многое начинать делать с нуля.

Верста… это ведь не так далеко, казалось бы, вообще близко, но какие же были тягучие те секунды, минуты, что разделяли меня от врага, рвущегося разрушить то, что я создавал, убить тех людей, на которых я делал ставку.

— Никого не щадить! Коли, руби! — кричал я, когда наша поредевшая сотня ударила в тыл идущим на приступ кузницы татям.

Свое копье я сломал на втором враге. Это был разбойник в шлеме, а я чуть промазал и попал не в лицо, а в защищенную часть головы. И пусть этого удара хватило, чтобы враг упал в беспамятстве, но ставшее уже любимым копье раскололось. Его деревянная часть.

Замах! Я ударяю по шлему одного из чухонских воинов, чье копье я только что отвел. Замечаю, как ручеек крови начинает течь из-под шлема. Это не абсолютная защита, когда наносится концентрированный удар. Бью уже другого. И по левую сторону противник отброшен. Этот был с топором, и он смог взять мой меч на свое орудие убийства, вот только я вкладывал в удары такую силу, что хиловатый чухонец не удержал свой топор и вместе с ним сам упал на землю. Не мой конь, а лошадь того, кто следовал сзади, наступила на горе-вояку, который сильно переоценил свои силы, пытавшись парировать сильный удар меча.

Нас было меньше, чем противника, однако и по вооружению и слаженности, как и по индивидуальному мастерству, наши воины могли противостоять даже еще численно большему врагу. Могли, но не без потерь. Среди большого количества трупов инородцев, я видел и своих братьев.

— Убегают! — кричали мои воины, которые оставались за стенами кузницы.

Это был крик не столько просто сообщающий о факте бегства, сколько торжествующий, провозглашающий победу.

— В деревню! — закричал я, разворачивая своего коня. — Потерпи, родной, нужно еще поработать.

Это я обращался к животному, от которого шел пар. Погода явно была около нулевой, а от коня шел жар. Он был измотан и быстрым переходом от воеводы на мои земли и после боем. И не самый лучший конь был подо мной. В коей конюшне есть и получше и повыносливее.

— Взять кого живьем! — прокричал я во след удаляющимся воинам.

Те, кто был ближе к деревне, уже устремились вперед. Я видел, как один всадник из сотни Геркула упал. Его лошадь не выдержала гонки и уже двух боев. Этого я и опасался. Можно, нет нужно, было остановится в усадьбе, посмотреть свежих коней, которых там, в конюшнях должно было быть достаточно, чтобы всем пересесть на новых лошадей. Но нечего думать задним умом. Я не видел, чтобы конюшни горели. Да и не последние же дураки нападавшие, чтобы коней жечь.

— Лис! — выкрикнул я. — Бери моего коня, спешиваемся! Привяжи где и после иди за мной.

Я спрыгнул со своего уже настрадавшегося коня и бегом направился в деревню. Я выдержу, животное, вряд ли. Тем более, что я оставил коня уже у самой деревни и бежать было всего ничего.

Тут так же враг частью бежал, но были те, кто замешкался. Я шел по деревне беженцев, выставляя вперед меч, и рубил каждого, инородца, что попадался мне на пути. Чухонцы всегда одеты несколько иначе, беднее что-ли. Тут, в деревне беженцев, не должно быть иных, кроме как пришедших с юга русичей. Они ушли от угрозы, но нашли уже тут насилие и смерть.

Сердце мое отбивало ритм мести, глаза застилала жажда убивать. Изнасилованные женщины, убитые мужчины, сожженные, или разрушенные дома. Это ли не геноцид? И никто меня не осудит за то, что я буду убивать теперь и детей тех, кто посчитал себя в праве напасть на людей, которые мне доверились. Время такое, я стал… или всегда был… таким. Так мне казалось именно сейчас и я не пугался своей жестокости.

— На! — выкрикнул я, с одного удара отрубая голову чухонцу который только что вышел из одного из домов.

Он тащил сундук, который даже не смог закрыть, так как тот был с верхом набит всякого рода добром. Через десяток секунд вышли и трое подельников убийцы-мародера, который в прямом смысле потерял голову от вседозволенности.

— Отпусти, боярин, — сказал Астар, один из мужиков с моей же деревни местных.

— Почему? Чем плохо тебе жилось? — выкрикивал я, делая два шага назад.

Меня обступали двое воинов чухонцев и нельзя было оказаться окруженным с трех сторон. Одновременную атаку я мог бы и не парировать.

— Тебя бы я пощадил, ты не злой. Но иные твои соплеменники уничтожили мой народ. Так что просто уходи и дай нам уйти, — говорил Астар, и я видел его сомнение.

— У тебя есть сын и дочь. Они будут убиты из-за тебя, — прошипел я, увидев, как ползет к выходу из только что ограбленного дома женщина.

У нее был вспорот живот, но хозяйка еще утром процветающего хозяйства, цеплялась за