Чиновник его величества - Михаил Леккор

выплачивать больше в соответствии с классом и должностью. И не только с основным жалованьем, но и дополнительными проработками.

Что же Андрей Георгиевич был не против, благо комната в новой квартире стоила в месяц почти красненькую. Да еще время от времени дополнительно приходилось доплачивать за дрова и за свечи. Но и работать приходилось гораздо больше, чем раньше. Не каждый день, разумеется, но тем не менее.

И когда титулярный советник Щекин заикнулся было, что надо бы отдохнуть, столоначальник только посмотрел на него ледяным взором и сказал, что не желающие работать могут уходить сегодня же. Он будет совершенно не против.

Чиновники на это только зашуршали, как полевые мыши. Уходить из канцелярии они никак не хотели. В ней и жалованье было лучше, и перспективы на будущее виделись лучше. Попаданец же лишь потихонечку хмыкнул. В любом случае он и еще столоначальник работали больше всех. Особенно он. И такой вывод отнюдь не только из самолюбование. С недавнего времени Арсений Федорович требовал все беловые бумаги к министру и для министра, как правило, в Зимний дворец, писать лишь губернскому секретарю Макурину. При этом, когда они был одни столоначальник тихонечко шепнул, что это не его инициатива. И его высокопревосходительство министр Подшивалов, и высокопоставленные получатели, даже сам августейший государь просят (а кто имеет право и приказывает), чтобы писал только чиновник канцелярии министерства государственных имуществ Макурин.

Честно говоря, приятно и даже волнительно. Но и работать было надо гораздо больше и внимательнее. Очень внимательно! Любая ошибка вызывала недоуменное замечание, а чернильная клякса еще и злобное недоумение. Пришлось столоначальнику Арсению Федоровичу спешно сесть за проверку бумаг Макурина, тщательно взирая за каждым словом. Понимал, что его подчиненный делопроизводитель просто устает и от этого ошибается.

То есть он и раньше читал документы своего лучшего чиновника, но как бы невзначай, не выделяя его из общего ряда канцелярских служащих. А теперь лукавить не стоило. Слишком много и слишком значимы были высокопревосходительства, чтобы пропускать всякие недостатки. Так и не то, что награду не получишь, еще и чин с легкостью потеряешь.

Остальные оказались на второстепенном месте — переписывали черновики, в основном, внутриведомственного значения, бегали туда — сюда обратно по поручению столоначальника, искали служебные данные, если они требовались, нередко не только в министерстве, но и в других ведомствах. В общем крутились, делали все, чтобы они не считались на шее у остальных. Но все равно, и они, и Макурин с Кологривовым уже вскоре понимали, кто главный работник в канцелярии, а кто составляют серую массу.

Как-то быстро получилось, что вне зависимости от чинов, после официального начальника появился второй — Макурин. При чем в общем объективно, говоря языком XIX века, — от божьего промысла. Ни Макурин не желал этого, ни другие чиновники, а вот на тебе. Все как-то вдруг вместе обусловились: начальник министерской канцелярии — столоначальник действительный статский советник Кологривов, товарищ начальника — губернский секретарь Макурин.

Конечно, в другое время и в другом месте эта ячейка общества (термин самого попаданца сугубо в его голове) забурлила в знак протеста или, что более вероятно, запшикала, зашипела. Как так, без году неделя в чиновничестве, новоявленный губернский секретарь, а уже полез вверх!

Пнуть его, хотя бы за спиной позлословить, пустить злобную не хорошую сплетню, чтобы стыдно стало, чтобы боязно, мерзкий сосунок, гадский заморыш! Завертеть в него чернила, или, хотя бы, бумажный комочек! Но только не сейчас и не здесь. Ибо адресаты сих бумаг, написанных его благородием Макуриным сплошь оказались чиновниками первого и второго класса — генералы высшего ранга, действительные тайные советники и действительные тайные советники 1 класса!

От них за версту забоишься, застрашаешься, а тут надо еще отвечать и надо ПИСАТЬ, ой ахти мне. Не то скажешь, не то, о Господи, пукнешь и эти важные персоны съедят тебя одним взглядом!

Эй, где тут его превосходительство столоначальник Кологривов, где сам мерзавчик Макурин, из-за которого все, собственно, и приехали? Сожрать его немедленно, выпороть немедля, а если невозможно, то хотя бы лишить его премиальных денег!

Бедный Кологривов и почти бедный Макурин вынуждены были отвечать на так сказать приветствия гостей. Ибо приветствия бранными словами были сравнительными. Однако и шли, и кланялись, и отвечали и даже тут же снова писали, если надо было. Как Кологривов в эти дни не занедужил сердцем от напряжения и тяжелого внимания важных, сердитых посетителей?

Сам Макурин остался в живых только из-за того, что был попаданцем XXI века, демократичным и пофигичным, имеющим огромный опыт взаимоотношения с такими высокими гостями. Да и то во много условным живым. Реципиент из XIX века, в чьем теле он проживал, никак не показывался. То есть он и раньше-то не отвечал. Разум (душа) его улетела, исчезла в XXI век, где и обратилась в теле Андрея Игоревича Макурина, но тело как-то реагировало чувствами. Краснело, бледнело, взбрыкивало сердцем и конечностями, наконец. А тут никак!

Да и Андрей Георгиевич иногда действовал сугубо рефлексами, без деятельности разума, словно и то лежало в обмороке, нижайше прося его не трогать. Однако же выдержал! Пальцы, совсем не дрожа, беспрекословно писали, голос оставался ровным, когда строгим, когда почтительным, тело было, когда надо, уважительным, изящно кланялось.

Спасла их — и Кологривова, и Макурина — только то, что на первых порах в канцелярию министерства государственных имуществ приходили и тоже важно не его высокопревосходительства важные шишки, а их порученцы, адъютанты, чиновники по особым делам, наконец. Эти сами были мелкие человечки и если важничали, то хотя бы Кологривов их легко брал в оборот. Сами, хотя бы и не с усами (усы и упаси боже борода казеным людям строго запрещались), но с опытом и довольно высоким классом.

А когда его превосходительство генерал-лейтенант гвардии министр Подшивалов, понукаемый государем, ускорил свою работу, а значит и работу канцелярии и заинтересованные лица, которым тоже надо было как-то отвечать перед Николаем I, стали сами приезжать в министерство, к Подшивалову, а потом в канцелярию, они уже морально были готовы, почти закалены. Или себя успокаивали, что готовы.

Благо ведь и означенные эти чиновники канцелярии были мелкими, видимые под самыми большими микроскопами (мелкоскопами, как говорили в XIX веке). Общались заинтересованные высокопревосходительства на первых порах только с министром, да и то по поручению императора. Живо говорили за закрытыми дверьми (все равно кое-кто слышал), и весьма спесиво на людях.

Но небольшие, в общем-то, преобразования в сфере казенных имуществ шли не очень-то хорошо. Император явно гневался и все