Рудольф Баландин - Мифы революции 1917 года

Однако в начале 1934 года Сталин говорил о равенстве, но не уравниловке: «Делать… вывод, что социализм требует уравниловки, уравнивания, нивелировки потребностей членов общества, нивелировки их вкусов и личного быта, что по плану марксистов все должны ходить в одинаковых костюмах и есть одни и те же блюда, в одном и том же количестве, — значит говорить пошлости и клеветать на марксизм». Он резко и непримиримо выступал против бухаринского лозунга «Обогащайтесь!». В 1939 году Сталин имел все основания утверждать, что за последние годы советский народ пережил период «культурной революции». Он ставил цель: «Продолжать дальше улучшение материального и культурного положения рабочих, крестьян, интеллигенции».

Увы, буржуазная гниль в той или иной степени присутствует, хотя бы в зародыше, едва ли не в каждой человеческой душе. Одни ее в себе стремятся подавить или урезонить; другие холят и лелеют свои постоянно растущие материальные потребности. В одной общественной системе господствует принцип максимального обогащения, в другой — разумной ограниченности материальных и максимального удовлетворения духовных потребностей. Общество первого типа (капиталистическое) потакает буржуа, второго — трудящимся в материальной и культурной сферах.

Но почему же тогда от века в век все более распространяется и укрепляется буржуазное мировоззрение? Оно победило в нашей стране и определило свою победу над социалистической системой. (Утверждения нынешних буржуинов, будто социализм пребывал в экономическом кризисе, — ложь; чтобы опровергнуть ее, достаточно посмотреть в экономические данные ООН.)

Обоснованный ответ на этот вопрос требует глобальных масштабов осмысления развития технической цивилизации. Она превращает биосферу в техносферу, всепланетную область господства техники, на которую тратится более 90% энергии, материалов, человеческого труда. Именно материальная техносфера определяет тот человеческий тип, который ей наиболее удобен, выгоден. Она творит личность, как писал Бердяев, по своему образу и подобию. Это я называю техногенным человеком. Его главные достоинства: умение приспособляться к окружающей среде и неутолимые именно материальные потребности. Кто это? Буржуа, техногенный человек.

В поэме «Россия» (1924) Максимилиан Волошин утверждал:

До Мартобря (его предвидел Гоголь!)В России не было ни буржуа,Ни классового пролетариата…Была земля, купцы да голытьба,Чиновники, дворяне да крестьяне…Да выли ветры, да орал сохойПоля доисторический Микула…Один поверил в то, что он буржуй,Другой себя сознал как пролетарий,И началась кровавая игра.

Созданный «для революционного употребления» мифологический образ буржуя как врага трудящегося требовал противостоящего ему столь же мифологического героя — пролетария. Он был представлен как могучий титан, скованный цепями экономического рабства.

Вообще-то первые пролетарии были официально оформлены как социальная группа в рабовладельческом обществе. В Древнем Риме царь Сервий Туллий назвал так неимущих граждан, занимающих низшую ступень социальной иерархии. В XIX веке пролетариатом стали называть наименее квалифицированных рабочих, лишенных средств производства и вынужденных продавать свою рабочую силу за ничтожную плату.

Подобные рабочие были преимущественно сезонными и относительно малочисленны, плохо организованы. Они не имели даже начального образования, в политике плохо разбирались, признавая царскую власть безоговорочно. Существенной социальной силы они из себя не представляли.

Ленин выделял еще «широкий слой средних рабочих» и наиболее образованную и квалифицированную «рабочую интеллигенцию». Советские юмористы вдобавок упоминали «пролетариев умственного труда», и в этой шутке была немалая доля правды. Так можно величать малоимущих мелких служащих, студентов, людей свободных профессий. Они-то едва ли не активнее всех участвовали в революционных выступлениях. Владимир Маяковский, пролетарий умственного труда, воскликнул:

Глаз ли померкнет орлий?В старое ль станем пялиться?Крепиу мира на горлепролетариата пальцы!Грудью вперед бравой!Флагами небо оклеивай!Кто там шагает правой?Левой! / Левой! / Левой!

Поэт понимал, что совершенно недостаточно взять за горло мир, истребить буржуев («Через труп буржуазии коммунизма шаг», — писал он). Требуется нечто большее даже после того, как взята большевиками власть и началось строительство социализма. Позже, завершая поэму «Владимир Ильич Ленин», он воскликнул:

— Пролетарии, / стройтесь / в последней схватке!Рабы, / разгибайте / спины и колени!Армия пролетариев, / встань стройна!Да здравствует революция / радостная и скорая!Это — / единственная / великая войнаиз всех, / какие знала история.

Здесь загадочно звучат слова о радостной и скорой революции, сказанные через семь лет (!) после так называемого Великого Октября. Судя по всему, поэт мечтал о мировой революции. Не исключено, что имеется в виду и культурная революция: только ее допустимо называть радостной.

Маяковский был в числе творцов мифа о титане-пролетарии. Фигура получалась грандиозная: мускулистый гигант, разорвавший свои цепи (скульптура Сергея Коненкова), и даже как-то слишком жалким выглядит его классовый враг — буржуй: рыхлый, толстопузый, трусливый… В этом отношении миф о пролетарии был не вполне отработан.

Но почему же миф?

Потому что в действительности пролетариат составлял малую часть населения России, так же как всего мира, даже если включать в него «широкий слой средних рабочих». В начале XX века даже в промышленно развитых странах он не составлял большинства. Едва ли не большинство более или менее обеспеченных материально рабочих были в значительной степени «заражены» буржуазным духом.

В России революционные массы выступали за власть Советов, а не за социализм, о котором не только они, но и сам Ленин, как мы убедились, не имел сколько-нибудь определенного представления. Победу обеспечили лозунги: «Земля — крестьянам!», «Мир — народам!», «Хлеб — голодным!». Для этого требовалось: «Вся власть — Советам!» Выходило, что пролетариям гарантировали только хлеб.

Если учесть, что совершали Октябрьский переворот преимущественно солдаты и матросы (они были главным образом из крестьян и не желали воевать), а руководителями были профессиональные революционеры (пролетарии «революционного труда») и сознательные рабочие, то в действительности подлинные пролетарии остались где-то на втором плане.

В революционной мифологии должен был присутствовать образ могучего класса, способного совершить титанический подвиг разрушения старого мира и строительства нового, еще не бывалого. Под таким лозунгом массы людей обретают единство, нечто подобное общей цели. Как писал Максимилиан Волошин, они

…возносят на плакатахСвой бред о буржуазном зле,О светлых пролетариатах,Мещанском рае на земле.

Реальные идеалы почти всех так называемых простых людей были просты. Подлинному, а не плакатному пролетарию виделся идеалом едва ли скромный и спокойный, в меру обеспеченный быт небедного мещанина. Какое ему дело до загадочного социализма и мировой революции? О таких предметах могут мечтать начитанные теоретики, непомерные любители славы и власти, пылкие юноши-студенты, не обремененные опытом жизни и не знающие повседневного тяжкого труда.

И все-таки в словах Волошина чувствуется тон мэтра, представителя высокой культуры, вселенского полета мысли. Таким, возможно, и должен быть подлинный поэт. В отличие от него рабочий-пролетарий, лишенный доступа к культурным ценностям высшей пробы, имеет перед собой не призрачные, а реальные цели. Сводятся ли они только к созданию мещанского «райского уголка»? Для кого-то — да. Однако у многих и многих пролетариев устремления не столь примитивны.

Ближние цели, пожалуй, могут быть и такими. Кому не хочется жить в нормальных условиях? Но человеку, в отличие от животного, требуется удовлетворять и культурные, интеллектуальные потребности: в образовании, чтении, познании, приобщении к подлинному искусству. Пролетарий, помимо материальных целей, имеет в виду и духовные, а потому он стремится к культурной революции. Для него в отличие от пресыщенного сноба она выражается не в причудах модернизма, а в освоении классического наследия.

В любом обществе всегда присутствуют не только политические, но и интеллектуальные экстремисты. Для них революция — явление не столько социально-политическое, научно-техническое или экономическое, сколько духовное. Они приветствуют крушение прежнего затхлого, застойного, по их мнению, общества и полное обновление жизни, культуры.