Воронцов. Перезагрузка. Книга 6 - Ник Тарасов

плечи, покружилась, а шаль заструилась за ней, словно крылья бабочки. Машенька смотрела на меня, и в глазах её читалось такое счастье, что я готов был весь город скупить, лишь бы видеть этот взгляд.

— И ленточки! — Машка доставала одну за другой разноцветные ленты: алые, как заря, синие, как васильки в поле, зелёные, как молодая трава. Перебирала их, прикладывала к волосам, щебетала без умолку. — Какие яркие, Егорушка! Я в косы вплету, на праздник!

Дальше из баула появились бусы — круглые, янтарные, они сверкали в её руках, словно кусочки солнца.

— Ой, а это что? — Машка осторожно достала маленькое серебряное зеркальце в резной оправе. Она повертела его, поймала солнечный луч, пробивавшийся через окно, и комната на миг наполнилась танцующими бликами. — Серебряное! Настоящее! — Она смотрелась в него, поворачивая голову то вправо, то влево, и щеки её разрумянились от волнения.

Но самый громкий восторг вызвал отрез ткани — тёмно-синей, с мелкими звёздочками, будто ночное небо.

— Ой, какая ткань! — Машка расстелила её на столе, пробежалась пальцами по поверхности. — Мягкая какая, Егорушка! Я сарафан сделаю — самый красивый будет! На Троицу надену, все девки от зависти зачахнут!

Она кружилась по горнице с тканью, прижимая её к себе, представляя, как будет выглядеть в новом сарафане. Её глаза сияли, на щеках играл румянец, а губы всё шептали и шептали слова благодарности.

— И ещё тут… — она снова нырнула в баул и достала пакетик с пряниками, расписными, медовыми. — Пряники! Мои любимые! — Она поднесла один к носу, вдохнула аромат и зажмурилась от удовольствия.

И ещё долго Машка перебирала подарки, раскладывая их на столе, любуясь, то и дело подбегая ко мне, целуя в щёку, снова возвращаясь к своим сокровищам. И всё приговаривала: «Какой же ты у меня, Егорушка! Как же я счастлива!» А я сидел, наблюдал за ней, и сердце моё наполнялось теплом.

Наконец, расставив всё по местам, она подошла ко мне:

— Спасибо тебе, Егорушка, — Машка прижалась ко мне, обняла крепко-крепко, словно боялась, что я снова уеду надолго. Ты самый лучший на свете!

Я обнял её за талию, прижал к себе, вдыхая родной запах. Как же хорошо возвращаться домой, где тебя любят и ждут.

Тут в дверь постучали — негромко, но настойчиво. Три коротких удара — так стучал только Петька, словно по-военному докладывал о своём прибытии.

— Входите! — громко крикнул я, выпуская Машку из объятий.

Дверь отворилась, и на пороге появился Петька.

— Звали, Егор Андреич, — спросил он, переступив порог и сняв шапку. — Добрый день! С приездом. — Он слегка поклонился, кивнул мне, потом Машке, которая собирала остатки упаковки со стола.

— Добрый, — ответил я, указывая ему на лавку. — Да, звал. Проходи.

Петька присел, положил шапку рядом, расправил плечи. Машка поставила перед ним кружку с квасом и тарелку с пирогами, а сама, извинившись, вышла во двор — у неё там бельё сохло.

— Как дела у нас тут, рассказывай, — я пристально посмотрел на Петьку.

— Дак, а как дела? Хорошо всё, Егор Андреич, — Петька отхлебнул кваса, вытер рот тыльной стороной ладони. — Работаем помаленьку, как вы и наказывали перед отъездом.

«И этот туда же», — подумал я, улыбнувшись.

— Значит, точно хорошо, — произнёс я вслух, прищурившись. — Что с кузницей? Работает компрессор?

Петька оживился, словно только этого вопроса и ждал.

— Работает, Егор Андреич! — В его голосе появилась гордость. — Морозы-то ещё не сильные — даже воздух тёплый не подавали к площадке. — Снег вот только-только лёг, земля ещё не промёрзла как следует. Но мы готовы! Всё по вашим чертежам сделали, трубы проложили, изолировали. Как морозы ударят, да наледь будет появляться — так и пустим теплый воздух.

— Ну, хорошо, — я кивнул, довольный ответом. — Завтра кузнец с города вместе с Фомой приедет — будем пневмодвигатель устанавливать.

Петька нахмурился, в глазах его мелькнула обида. Он слегка выпрямился, расправил плечи.

— Так неужто сами бы не справились, Егор Андреич? — в его голосе звучала задетая гордость.

Я улыбнулся, видя его реакцию.

— Да не переживай ты так, — я примирительно поднял руку. — Он не столько помогать приехал, сколько самому посмотреть на диво сие. Слухи-то о нашей работе уже по всей губернии идут. А пневмодвигатель он сам лично делал по моим чертежам. Вот ему и интересно стало, как это все работать будет.

Петька немного расслабился, но всё ещё выглядел настороженным.

— Но ты, если что нужно — пользуйся моментом, — продолжил я, подливая ему кваса. — Он кузнец знатный, на всю Тулу мастер, так что и подсказать может, и научить, если сам чего не знаешь. Тут гордость высказывать не нужно.

Петька задумался на мгновение, потом кивнул, принимая мой совет. Его лицо просветлело, и я понял, что он уже мысленно составляет список вопросов для тульского мастера.

— Понял вас, Егор Андреич, — сказал он, допивая квас. — Не подведу!

Вышли на улицу, морозный воздух тут же обжёг лицо, заставив меня втянуть голову в плечи и запахнуть поплотнее полушубок. Небо было чистым, синим, а солнце, хоть и зимнее, но яркое, отражалось в свежевыпавшем снегу, заставляя щуриться. Я шутки ради громко крикнул:

— Степан!

И он тут как тут — словно из-под земли вырос. Стоит передо мной, руки по швам, глаза внимательные, ясные.

«Хм, работает», — снова улыбнулся я.

— Слушай, истопи после обеда баньку, а то с дороги хочется попариться, — сказал я, разминая затёкшую от долгого сидения спину. — Да погорячее!

— Сделаю, Егор Андреич, — кивнул Степан, и в глазах его промелькнуло понимание. Знал он, как я люблю баньку — чтоб жар с потолка на плечи давил, чтоб веник берёзовый был свежий, чтоб после — в студёную воду, а потом чай с мёдом у самовара.

Тут Петька, до этого топтавшийся рядом, оживился. Глаза его загорелись каким-то мальчишеским азартом, и он, не выдержав, выпалил:

— Пойдёмте, я вам покажу, как сани доделал! — В его голосе звучала гордость мастера, завершившего важное дело.

Я окинул взглядом заснеженный двор. Снег лежал ровным, нетронутым покрывалом, искрился под солнцем, словно кто-то рассыпал по нему мелкие алмазы. Хрустел под ногами, выдавая каждый шаг чистым, звонким звуком.

— А пойдём, — согласился я, кивнув Петьке. —