Поцелуй мамонта - Ярослав Полуэктов

велосипеда как пить дать.

— …Еду по тропинке.

…Местами трава.

…Скользко.

…Колеса вихляют.

…На гору шишек наехал.

…Думал, проеду.

…А они раззявились, и я в сторону — рраз!

…А сбоку, как назло, яма.

…Яму — то я не вижу. Отвлёкся на шишки.

…Водворяюсь в ямину. На скорости. Бабах!

…Через руль перелетаю. Велосипед вверх тормашками в другую сторону.

…Ударился, конечно. Но вовсе не больно было.

…Тут же встаю.

…Голова кружится… немного. Сосны качаются.

…Звёздочки как живые перед глазами: шмыг — шмыг!

4

Девочки крайне удивлены. У них никогда звёздочки в глазах не прыгали, несмотря на то, что они, забросив трёхколёсные чудища, кренделя по двору и испытывая на сарафанах притропиночные — околооградные и дальние лесные колючки — вовсю осваивали мамкин, дырявый в середине, дрянский совсем, бабский велосипед.

— Девочкам в платьицах не положено задирать ноги, — так объясняла бабушкам странный выгрыз посередине конструкции.

…Потом всё прошло, — не останавливается Михейша.

…Заработал на колесе осьмёрку. Знаете что такое осьмёрка? Это, если сбоку посмотреть, то…

— Увидим осьмёрку! — кричат девчонки, — понимаем, знаем эту циферку…

— Правильно говорить восемь, — поправляет бабушка.

— Не объясняй. Мы знаем. А что дальше, братик Михейша?

— Надо же, сколько вежливости! — думает Михейша. — …Папа с дедом колесо чинили, а я смотрел.

— И — и–и. Что ли не помог папке? — закручинилась Авдотья Никифоровна за внучиковый грех дальний.

— …Теперь сам сумел бы, а тогда… Тогда меня не допустили. Спрячь руки за спину и не мажься почём зря — говорили.

— Масло так просто не отмыть, — говорит Даша, защищая брата. — Надо много чёрного мыла.

— Собачьего!

— ???

Про производство мыла можно было поговорить отдельно. Но некогда:

— …Героического в том падении ничего нет, — продолжает главный рассказчик.

— Ну, да? — По мнению девочек, падение с велосипеда — настоящее геройство.

— Это вам не с колокольни прыгать… — Последнее добавлено зря.

— Конечно, нет. Не с колокольни. Колокольня выше.

Малышки хихикают. Леночка посмеивается по взрослому: «Пробовал что ли с колокольни?»

Михейша с колокольни не пробовал: только с нижних веток кедра в мягкий муравейник. А зимой — кубарем с мёрзлого сеновала в сугроб. Приятно получить вдогонку по затылку невесть откуда взявшейся на сеновале половинкой кирпича!

— Наша колокольня ростом с чекушку: там не успеешь взмахнуть крылом, как бряк! — и лепёшка! Сочень для торта… с размазкой.

— Хи — хи — хи. Тортик! Наполеон ещё скажите. (Наполеоны у бабки — ой как хороши: вся округа выпрашивала рецепт). Как хорошо, что колокольня мала. А то у нас братика бы не стало… А больно с такой высоты?

— С такой больно. Кости только переломаешь и будешь всю жизнь инвалидом на костылях.

Девочки изобразили Михейшу на костылях.

— Мы бы ухаживали за тобой. Вот! Носили бы в постельку еду. Ты жил бы королём и только бы отдыхал.

— А в туалет тоже бы носили? На носилках или как? Горшочек бы таскали туда — сюда, да? Санитарки, да? Мне такого, уважаемые сестрички, не надо!

Про ночную вазу милые сиделки не додумали и потому отставили её в сторону.

— Ну, так и дальше?

— Про что дальше?

— Как упал, детальки дорасскажи.

— Пошли Хиханька с Хахонькой как — то раз в лесок и встретился им…

— Нет, не так. В прошлый раз ты не так начинал…

— Смешного в паденьях ничего нет. — От обиды нафуфырились Михейшины щеки. — А Хиханька с…

— А в дурацких есть! Особенно с колокольни. Это не полёт, — перебивает Олюшка, — а люди, они не птицы. Им летать даже с велосипедом не положено.

— Падать с велосипеда это обычное и нередкое обстоятельство двухколёсного движения, — завершает Михейша, лицезря несправедливый оборот, — не стоило даже вспоминать! Катались бы на трёхколёсных своих… заморышах и без проблем. — И для перевода темы: «Кстати у нас трёхколёсные аэропланы даже есть…»

— Что есть? Эропланы на трёх колёсах? Покажи!

— На Руси есть, а не во дворе! Так что, почём зря, дорогушки, смеётесь.

Про трёхколёсные, многокрылые гатчинские самолёты, которых надо ещё заводить с толкача, тем более про славных братьев Райт, сестры не знают. Вообще ничего не знают про современную технику: о чём с ними говорить!

История с доблестным падением Михейши закончена. Герой развенчан до степени неудачника.

Может зря рассказал правду Михейша. Можно было поддать форсу и всё обернуть другой, доблестной стороной.

Воцарилось молчание.

Не стал Михейша обсуждать молочные проблемы. Полностью надулся: вот — вот лопнет.

— А кто верещал дома? — Это уже последние возгласы под самый занавес.

Девочки любят, когда Михейша рассказывает ужасные истории и сказки с героями, где один страшнее другого, где люди падают с небес, а также когда ангелы в виде голубя могут приземлиться в форточке, когда домовые свистят в трубе, когда обыкновенные крысы превращаются в…

— А кто тряпицу просил на лоб?

Народ требует продолжения, чтобы, если и не искать справедливости, то хотя бы вдоволь досмеяться над братцем.

— Не верещал, а глаза сами мокрились. Сами собой мокрые были то есть. Понимаете? От росы и прохлады. Да, отшвартуйтесь уже! Прицепились репьём!

МАЛЬЧИК В КАРТУЗЕ И ЛЕНКА

Было ещё одно постыдное дело, когда соседский мальчишка пописал на голову ему — Михейше, двухлетнему малышу, роющему золотые пещеры для деревянных щепколюдей в песочной горе на берегу Кисловской Заводи.

Леночка, вначале не углядевшая деталей этого дурного события, — она купалась у другого берега, — но, всё — таки — дальняя свидетельница этого происшествия… она промчалась по мосткам как взбешённая фурия. И лучше бы тот старший мальчик в картузе, а не в панамке даже, вовремя удалился в чащи.

Картуз Леночка проткнула палкой, а палку воткнула в песок: «Обидишь наших — станешь кашей».

Подробности этой односторонней битвы старшие члены семьи знают, но утаивают в нетравмическую пользу тонкой Михейшиной души.

Вот как в доме любят и берегут Михейшу!

ПЛАСТИЛИНОВЫЕ ЛЮДИ

1

Детские промашки — всё в прошлом. А теперь в повзрослевшем Михейшином уме два важных дела.

После Кабинета на первом месте чердак главного родительского дома.

Там доживают жизнь недочитанные Михейшей полустаринные книги с закладками, но, чаще всего, бедные, потрёпанные, брошенные за ненадобностью учебники, не вместившиеся в главную библиотеку.

На втором месте не ягоды и грибы, а учёные записки собственного сочинения.

Там шевелятся и сплетаются с интригами хитроумные жандармские и фраерские термины, выдуманные впрок; и вспоминаются преподанные учителями и осмысляемые после того реальные случаи.

Про гимназисток — суфражисток, бантиковых поэтесс и смазливо — конфектных пансионерок Михейша в записях предусмотрительно умалчивает.

Бабка Авдотья Никифоровна — умнейшая женщина и бывалая учительша, а теперь